Вы можете спросить, почему Алойсиус ответил на этот шантаж покорностью. Дело в том, что за нежным кротким лицом монахини в Елене таился дух императрицы Цыси…[143] Если вы не соглашались с Еленой, то взгляд ее, обращенный к вам, был подобен лепестку цветка, желавшего коснуться ваших губ и угадать сокровенное желание. Вас наполняет чувство раскаяния — лишить добродетельнейшее существо возможности доставить радость ближнему. И вы понимаете, только бессердечные люди не могут пережить мелкие неудобства, дабы не огорчить дорогую Елену.
Через несколько лет Алойсиус скончался от прободной язвы двенадцатиперстной кишки, осложненной, по мнению докторов, «состоянием стресса и напряжения», которое, в свою очередь, явилось следствием многочисленных легких неудобств, обременительных поручений, возложенных на него Еленой. Вдова заявила, что посвятит остаток жизни маленькому Джорджу.
Я видел, как рос он в тисках материнской жертвенности и бескорыстия.
Система «Елена Родригес» подавляла в большинстве своем людей мягких, совестливых. Я раскусил эту женщину, и лишь только речь заходила о ее «чудачествах», становился толстокожим и непробиваемым. Это приводило ее в бешенство, но Елена умела сдерживать чувства. Лишь иногда она шептала за моей спиной, что никто уже не ждет от меня внимания и сочувствия к бедному сироте, все знают, как я занят, хотя единственный дядя Джорджа и мог бы…
На самом деле мне было искренне жаль Джорджа. Как я уже сказал, не всякий в силах был противостоять Елене. Джордж же стал настоящей жертвой материнского воспитания. Елена развила в нем сверхчувствительность, граничившую с патологией, и воспитала таким образом, что он считал оскорбление материнской к нему преданности чуть ли не богохульством. Джордж был привязан к матери узами куда более крепкими, чем Алойсиус.
Когда мальчику исполнилось шестнадцать, мне показалось, что у него наконец появилась возможность освободиться. Только что он получил водительские права и ключи к семейному автомобилю, а это для многих ребят было хартией свободы. Джордж как-то заглянул ко мне, пока Елена причесывалась в парикмахерской, и я порадовался, что теперь он сможет появляться чаще, хотя ему, как обычно, надо будет отчитываться перед матерью в том, как он провел время. Я захотел познакомить его с моими молодыми племянницами и пригласил на завтрашний ужин.
— Боюсь, что не смогу, — ответил он с видом крайней озабоченности. — Мама не выходит по вечерам, вдруг ей будет одиноко? Она никогда не жалуется, но я знаю, что без меня ей скучно. Нет, я не могу бросить ее одну…