— О чем ты думаешь? — тихо спросил я ее.
— Любишь ли ты меня?
— Что за вопрос!
— Очень, очень, очень?
— Ну, да! Очень, очень!
— Пойди принеси мне простыню и парного молока в серебряном кубке с княжеским гербом.
Я исполнил ее желание. Возвратясь через десять минут, я не нашел Изу на прежнем месте.
Одежда ее висела на ветке.
Я испугался и остановился как окаменелый, не смея произнести ни звука. Вдруг послышался раскатистый смех из реки.
— Чего же ты испугался? Я купаюсь. Как хорошо в воде.
Иза плавала, ныряла, хлопала ножками, точно русалка в привычной стихии.
— Ты с ума сошла! — крикнул я. — Простудишься: вода холодная!
— Нет, я привыкла!
— Тебя кто-нибудь увидит!
— Большое несчастье! — засмеялась она. — Но не ужасайся, никто не увидит. А в случае чего, волосы — моя мантия!
— Выходи, ради Бога!
— Еще минутку!
Поплавав еще, она схватилась за низкую ветку и одним прыжком очутилась на берегу. Я хотел завернуть ее в простыню.
— Подожди, дай мне сперва молока! — сказала она и, схватив кубок, вся розовая и мокрая, откинув волосы назад, принялась пить молоко маленькими глотками, говоря:
— Вот тебе живая статуя. Неужели не красива?
Выпив молоко до последней капли, она с пренебрежением отшвырнула кубок за несколько шагов, рискуя смять его.
— Зачем так бросать? — заметил я. — Можешь испортить!
— Что же такого? Это не мое.
То была ее первая неприятная для меня фраза… Из нее можно вывести невыгодные заключения о характере. Позже я вспомнил эти слова…
— Смотри, как мне жарко! — продолжала Иза. — Простыни не надо, я высохла от собственной теплоты!
— Пожалуйста, не повторяй таких безумств! — тревожился я, накидывая на нее халат. — Долго ли простудиться… Наконец увидеть кто-нибудь может!
— Если бы ты знал, как это приятно! В следующий раз мы будем купаться вместе.
Она нежно поцеловала меня, и мы направились к дому.
Я подробно рассказал вам эту сцену, потому что она ярко выразила зачатки трех пороков, погубивших эту женщину, а вместе с нею и меня; бесстыдства, неблагодарности и чувственности. Но тогда мне это и в голову не пришло: я смотрел на проделку Изы как на шалость грациозного ребенка, и мы много раз повторили купанье вдвоем. Она игриво называла меня Дафнисом, я ее — Хлоей, и мне казалось, что такое мифологическое купанье в порядке вещей.
Здесь я должен сделать оговорку. В обвинительной речи непременно будет упомянуто, что жена служила мне натурщицей. Когда мы расстались, она сама повторяла это не раз, желая оправдать себя.
Скажут на суде, что я сам развратил наивную девушку, ставшую моей законной женой.