Я сел на скамью и печально смотрел в пространство, думая о матери, которая теперь, наверное, плачет, принимаясь за свою ежедневную работу. Слезы душили меня, но я чувствовал, что плакать здесь не место!..
Вокруг меня товарищи шумели и разговаривали, показывали друг другу подарки и игрушки, лакомились принесенными из дома пирожками и конфетами.
На меня никто не обращал внимания. Я спросил у наставника, вернулся ли сын г-жи д’Англепьер, но оказалось, что его еще нет.
Вдруг один из воспитанников остановился передо мной, расставив ноги и рассматривая меня. Руки его были засунуты в карманы, движением головы он поминутно откидывал со лба белокурые локоны, падавшие ему на глаза. Лицо его было бледно, прекрасные голубые глаза окаймлены болезненной синевой, хорошенькие губки искусаны до крови, нос правильный, с подвижными прозрачными ноздрями.
Он то и дело вытаскивал руку из кармана и нервно грыз ногти; мне было жаль: руки у него были прелестной формы и белые, как у женщины.
— Что ты тут делаешь? — спросил он, слегка кашляя.
— Ничего.
— Ты новенький?
— Да. А ты?
— Я — старый. Откуда ты?
— Я парижанин. А ты?
— Я из Америки. Как тебя зовут?
— Пьер Клемансо. А тебя?
— Андрэ Минати. Кто твой отец?
— У меня нет отца.
— Умер?
И, вероятно, приняв мое молчание за утвердительный ответ, он продолжал:
— А мать твоя что делает?
— Она белошвейка.
— Белошвейка? Шьет рубашки?
— И другие вещи тоже! — наивно отвечал я. — А твоя?
— Моя ничего не делает. Она богата и отец также. Он путешествует.
— Сколько тебе лет?
— Двенадцать. А тебе?
— Десять.
— Что это у тебя в корзине?
— Пирожки. Хочешь попробовать?
— Посмотрим твои пирожки.
Я поднял крышку корзинки, Андрэ запустил туда руку, попробовал один пирожок, другой и без церемонии уничтожил все.
— Недурны! — одобрил он. — Что же ты сам не ел?
— Я сыт.
— Больше у тебя ничего нет?
— Ничего.
— Прощай. Ты дурак.
Он повернулся на пятках, оставив меня в полном недоумении, подкрался сзади к другому мальчику, прыгнул ему на спину и свалил его с ног. Пробегая дальше, забияка щипал и толкал товарищей, не ожидавших его нападения, причем старался выбирать слабеньких.
Классный наставник не вмешивался… Он спокойно ходил взад и вперед, заложив руки за спину, и, вероятно, размышляя о своей горькой доле.
Я невольно следил глазами за бойким Андрэ, съевшим мои пирожки. Проделав несколько штук с товарищами, он подошел к перегородке, разделявшей двор, и, удостоверившись, что наставник не смотрит на него, сделал знак; старший воспитанник, юноша лет восемнадцати, подошел к перегородке и сунул ему в руку записочку, которую Андрэ ловко спрятал в карман, и затем, как ни в чем ни бывало, смешался с толпой товарищей.