Василько со смешанным чувством облегчения и разочарования увидел, как в раскрытые ворота вошел крестьянин. Он вел каурую лошаденку, запряженную в сани. В воротах не перекрестился, кобель борзой, шапки не заломил. Видно, крестьянин из села или ближних деревенек; из дальних починков людишки боязливы.
В крестьянине Василько узнал закупа Карпа. Карп сел на землю осенью. Вспоможения ради Василько дал ему лошадь, избу, зерно, землю. Теперь работать Карпу на Василька двадцать лет.
На краю саней Василько узрел то ли кадь, крытую рогожей, то ли человека, сидевшего согнувшись. Не усмотришь издали. А тут еще Карп с Павшей загородили сани и принялись между собой беседы творить. Вот и подмога им великая: сам Пургас выполз из хором на белый свет и, сутулясь, побежал к воротам.
Короткий зимний день угасал. Из застывших темно-серых туч повалила колкая снежная крупа. На колокольне, вспугнув крикливое воронье, пробили к вечерне. На село медленно опускались сумерки. Василько пошел прочь с сеней.
И этот день не принес ни успокоения, ни отрады. Как разорвать раздражавшее бытие, в котором все наперед ведомо? Доподлинно знает Василько, что будет с ним завтра, послезавтра, через седмицу. Как совладать с дурным предчувствием? Мнилось ему: опала, смерть матери, тяготившее одиночество – не предел его скорбям, это еще цветочки, а ягодки впереди будут. Как избавиться от часто посещавшего его жуткого видения?
По пути из Владимира он, уже опальный, зашел в храм, повинуясь не столько желанию утешить скорбную душу и отдохнуть от утомительной скачки, сколько подчиняясь необъяснимому внутреннему зову. Посередине храма увидел колоду с упокойником. Подле ее изголовья стоял священник и что-то поспешно говорил нараспев, размахивая кадилом. Вокруг колоды застыли люди со склоненными печальными лицами. Василько быстро и тихо прошел по стене, остановился у первой попавшейся иконы, сотворил крест и поклон и направился к выходу. Взгляд его случайно скользнул по колоде, и он заметил в просвете меж спинами обступивших ее людей продолговатое и крупное лицо упокойника, резко выделявшееся своей застывшей отпугивающей белизной среди золотистого одеяния священника и мрачно синих, черных одеяний скорбевших. В памяти Василька еще запечатлелись кустистые пепельные брови покойника, его большой покатый лоб, на котором подрагивали отблески свечных огней, длинный, нависший над верхней губой нос с широкими мясистыми крыльями и чуть задравшаяся вверх густая посеребренная борода.
Он вышел из храма, испытывая досаду и желая навеки забыть и эту церквушку, и усопшего, и все недобрые мысли, навеянные случайной встречей. Но видение не отпускало его. Оно приходило внезапно, чаще всего когда ночь окутывала своим густомрачным саваном землю, тишина давила на издерганную душу и еще более чувствовались одиночество и неприкаянность. Василько метался по горнице, крестился, молился неистово. Только укоряли его с иконы большие и строгие глаза Богородицы.