Про печаль мою, горе лютое,
Ведь берут меня на боярский двор,
На боярский двор – рабой бесправною,
Ты скажи, скажи другу милому,
Не ходить мне в чужой волюшке…
Василько, не дослушав, на цыпочках отошел от двери поварни и воротился в горницу. Не сняв кожуха и шапки, прилег на лавку. Ему было стыдно: только что он нагло заглянул в душу Янки; ему было больно, ибо рассмотрел там тоску несусветную.
Песня Янки напомнила Васильку о прежней жизни рабы, в которой были и печали, и желания, и любовь. Она открыла ему истину, что подле него живет не бесправная и бездушная раба, а человек – мир сложный, полный загадок, противоречий, воспоминаний.
Так русская земля, открытая взору, кажется проста, изведана, исхожена, изъезжена, но внезапно возьмет и предстанет во всей красе, зальется солнцем, заговорит шелестом листвы, утешит журчанием вод, заведет, увлечет, зачарует, откроет дальние дали и вдруг, как обухом, ударит метелями, морозами, промозглым осенним ненастьем.
Скоро Янка войдет в горницу, а он не знает, как встретить ее. Может, неприветливо; сделать удивленное лицо: дескать, как ты здесь оказалась и что тебе нужно от меня. Пусть раба сразу почувствует, кто есть он, а кто – она, да от страха и осознания своего ничтожества покорится. А если радушием сразу же расположить к себе женку; молвить ей ласково: «Ты цвет очей моих!» либо «Нет краше тебя на всем белом свете!» Но тяжко Васильку источать такие словеса. В былые времена он говорил их только с пьяных глаз, а ныне одичал.
Василько поднялся и зашагал по горнице; ходил и мучился, затем гневаться стал; сначала на себя за то, что уже бородат, а женку приветить как следует не умеет, затем на Янку, которая повергла его в такую докуку.
И нечаянно возникший в сознании вопрос: «Да перед кем же я трепещу?» застал Василька врасплох. Стоит ли мучиться, мысленно возносить Янку? Добро бы была боярская дочь, добро бы в девичестве пребывала, а то ведь женка мизинная, за прелюбодейство наказанная.
Вспомнилась подслушанная песня Янки, и ревность помрачила разум. Умышленно разжигая в себе гнев, он стал глумиться над своими чувствами: «Кого возлюбил? Женку непутевую, блудницу, всеми презираемую! И перед такой преклоняться?.. Черт меня попутал, либо с тоски я совсем ополоумел. А может, она ворожея и поит меня непотребным зельем? Слышал я, что иные женки, желая приворожить любого молодца, дают ему водицы, в которой они обмывались. То-то я дивлюсь, что в последнее время недужится мне, и Пургас то и дело животом мается. Ведь она даже Пургаса приворожила – у холопа лицо поопало, чрево тоже… Зачем же я тогда медлю? Нужно силой взять то, что принадлежит мне. А то Пургас опередит!» – Василько поспешил в горницу.