Одно дело было сделано. Пора ехать к сестре. Сестра жила на Подоле. Чтобы добраться до ее подворья, нужно было обогнуть ров и стену Кремника с напольной стороны.
Василько взобрался на коня и направил его ко рву. Ехал не спеша, посматривая на покрытые инеем стены и ров. Казался тот ров глубины безмерной, а вал и стены – высоки и круты. Васильку отчего-то подумалось, что сейчас эта тяжелая сосновая громада с заборалами и стрельницами начнет с треском и скрежетанием заваливаться и мгновенно придавит его. Оттого он ощутил облегчение, когда стена, вал и ров круто повернули направо и побежали вдоль Москвы-реки к запертому льдами руслу Неглинной.
Перед ним открылся вид на реку и на плоское полое Заречье. Между рекой и градом высился серый шатровый верх храма, вокруг которого лепились посадские дворы. То был Подол – родное гнездовье Василька.
Когда у Василька спрашивали, есть ли у него братья и сестры, он морщился и сквозь зубы отвечал: «Сестра!» Если он встречал женку властную, упрямую, крикливую, то завсегда вспоминал о сестре, и все восставало в нем против коварного женского племени, помышлявшего, как бы при помощи кривляния и лукавства подмять под себя гожих и удалых молодцев.
С чего случилось размирие между ним и сестрой? Может, с того, что Матрена, так звали сестру, раздраженная громогласным и непрерывным плачем пеленочного Василька, заткнула его рот тряпицей – не подоспей вовремя мать, уже посиневший Василько наверняка бы задохнулся.
В детстве они грызлись между собой, как кошка с собакой. Матрена считала, что отец и мать безмерно балуют Василька, а ее обделяют вниманием, и потому сердилась на брата. Василько же николико сестры не боялся, перечить ей вошло у него в привычку. Брань и котора были частыми гостями в семье. Бились брат и сестра отчаянно, таскали друг друга за вихры, царапались и даже метали чем ни попадя.
Соседи, слыша те лихие свары, сокрушенно предрекали: «Сотворится меж Матреной и Васильком душегубство!» Они не знали, что были меж братом и сестрой мирные дни, не видели, как обстирывала Матрена меньшого братца, рассказывала ему байки, лепила пузатых снежных баб. Но стоило обидчивой сестре вновь почувствовать, что родители без меры потворствуют брату, вражда начиналась сызнова.
Занятый думами о сестре, Василько не тотчас приметил родной двор. Сначала он равнодушно обозрел его постройки, отметив, что вот еще один незнакомый двор объявился, но тут же его взгляд сделался беспокойным, и он почувствовал, как плотный ком подступил к горлу и защипало очи. Все в нем напряглось и стало подвластно одной мысли.