Даже сейчас Оницифору не сиделось на месте. Он то шевелил ногой, то смахивал с лица дождевые капли, то оправлял свитку, то приглаживал широкой и мозолистой ладонью влажные волосы.
– Говорил я тебе: давай клеть повыше и шире срубим, – сказал он, чувствуя себя в тесной клети неловко, и от обиды за то, что его дядя, такой незаурядный, вынужден томиться в тесноте.
Василько улыбнулся, вспомнив былые споры с племянником, и полушутя-полусерьезно махнул на него рукой. Мол, не время сейчас глаголать о пустом.
– И храм Божий давно нужно было поставить. А то срам-то какой! Уже на Москве о том судачат, да с осуждением, – никак не мог угомониться Оницифор.
– Храм – дело пригожее, святое. Но кто ставить его будет? Мне с товарищами такой воз не поднять. И серебро на такое богоугодное дело надобно. А у меня куны не задерживаются.
– Да всем миром поставим!
– Всем миром нужно свою землю беречь да украшать ее! – в запале рек Василько. – Не о том сейчас думать пригоже. Какой здесь храм, когда татарин на дворе?
Оницифор подумал, что своим упреком огорчил дядю, и виновато опустил очи. Он продолжал, как в былые времена, относиться к дяде с юношеской восторженностью и благоговением. Не только потому, что считал себя обязанным почитать его вместо сгинувших в Москве отца и матери, но и потому, что на всю жизнь запомнил то радостное состояние проснувшейся надежды, которое охватило его, когда он услышал зычный глас Василька на забитом татарами московском Подоле.
– На Москве великое неустроение! – торопливо поведал он, желая объяснить, какая причина заставила его пренебречь запретом дяди. – Христиане всполошились. Великие неправды в граде творятся! Татарский посол у тебя сидит, а корм для него и его псов, – он на миг запнулся, так как Василько приложил палец к губам и показал очами на дверь, и продолжил свой рассказ уже не таким запальчивым тоном, – собирают не с именитых людей, а с посадских. Еще велено давать послу дани тяжкие, какие ранее не давали. А именитые, собаки, разбросали те дани не по силе, а поровну. Народишко вот-вот вспыхнет… Вчера пришли ко мне многие люди и давай с порога просить меня: «Сходи-де к старцу Вассиану, пусть он попечалуется о животах наших, попросит у ордынского посла ослабы. А не то придется нам собственными детьми расплачиваться». А иные, – Оницифор подался всем телом в сторону Василька, молвил приглушенно, – которые в Кремнике сидят, на тебя клепают. Это-де из-за старца Вассиана мы нужду терпим, это к нему понаехали татары. Ты бы, дядя, попросил у татар об ослабе. Совсем посадские люди помешались от такой беды.