Оницифор пытливо посмотрел на дядю, затем хлопнул себя по колену и принялся отряхивать испачканные ноговицы, приговаривая:
– Где же это я так угваздался? Ох ты, мать честная!
– Если у тебя только такая просьбишка, – начал Василько, задумчиво поглядывая на противоположную стену клети и поморщившись от того, что звуки, издаваемые Оницифором, мешали ему сосредоточиться, – то я сумею утешить христиан. Хотя, – на его лице отразилось сомнение, – нечто можно татарину верить. Сулил мне посол за исцеление златые горы, а как расплачиваться будет, не знаю. Ты завтра скажи добрым людям, что я их нужду ведаю и у посла ослабы для них просить буду. – Он хитро ухмыльнулся и спросил: – А если дани и корма люди наместника собирают не столько по воле посла, сколько для своих животов, татарином прикрывшись? А?
Оницифор изумленно округлил глаза.
– То-то, – назидательно сказал Василько. – Там, где сильные, все может быть! Их злогорькое времечко ничему не научило. Ну, Бог с ними. Буду я просить ослабу христианам.
Оницифор, донельзя довольный, что исполнил просьбу посадских людей, засобирался в Москву. Но дядя остановил его.
– Куда ты? Все тебе не терпится, все торопишься на свою голову… Ты где находишься? Если себя не жаль, помысли о жене и чадах! – пенял он заматеревшему племяннику.
Василько был удручен не только легкомыслием племянника, но и собой. «Как я мог похвалиться Оницифору, что вхож к татарам? Как разверзлись мои уста, когда я обещал выпросить у татар ослабу для москвичей? Сколько раз учил меня Господь, сколько раз одергивал… Недаром глаголют: горбатого могила исправит!» – он едва слышно выругался, удивив и озадачив племянника.
– Мне завтра непременно нужно быть в Москве, – стал оправдываться Оницифор. Василько подвинулся к краю стола, над которым висела икона, приподнялся и извлек спрятанную за образом бересту.
– Переждешь у меня до вечера, – беспрекословно молвил он глухим и отстраненным голосом, садясь на скамью, – а там видно будет. После ужина сгадаем, как тебе уйти от татар, а пока читай! – наказал Василько, передавая Оницифору бересту.
Оницифор читал бересту вслух, часто запинаясь, комкая и перевирая слова. До него не сразу дошел смысл написанного; он, замолчав, еще некоторое время шевелил губами, тупо уставившись в бересту. «Зачем дядя заставляет меня читать? – недоумевал он, стесняясь прямо спросить. – Страсти-то какие…»
– А где тело-то? – спросил он, стараясь придать лицу глубокомысленное выражение.
– Перед тобой, – тихо произнес Василько.
Оницифор изумленно поводил очами и, не увидя ничего, кроме стены напротив, дощатого стола, на котором лежали береста и книга, вопросительно посмотрел на Василька, как бы спрашивая: «Здесь нет тела… может, оно тебе показалось?»