– Ничего, – ответил также жевавший Василько, – я себе еще краше срублю с твоей помощью. А что татары пустошь пожгут, мне наперед было ведомо. На то они и татары, чтобы жечь да палить. Да все едино меня бы свели с обжитого места или люди княжеские, или слуги митрополичьи. Но, сдается мне, не зарастет наша поляна. Будущей весной придет на нее крестьянин и рожью засеет. На пали пригожая рожь уродится.
– Где же ты ныне сядешь? – допытывался Оницифор.
– В своем бывшем селе… Сказывают, что теперь там только овцы пасутся. Мне это не по нраву.
– Вот ты мне все речешь: жалей людей, жалей людей… Только я никак не разумею, как это попригоже содеять. Ведь ты человеку добро делаешь, и он за добро благодарен, но затем тот человече может так избаловаться, что только и будет подношений ждать и осерчает, не дождавшись их либо если они ему малыми покажутся. Разленится тот человече вконец, и вместо добра ты ему только зло причинишь.
– Так все нужно с умом делать. А то заставь дурака Богу молиться, он себе и лоб расшибет. Ты помоги страждущему, но так помоги, чтобы из него трутня не получилось, чтобы не смотрел он тебе в глаза с одним желанием: «Дай!», чтобы не опустился до того, что и корки хлеба поднять не захочет. Ты помогай бескорыстно только немощному, а от здорового да работного требуй подмоги, да не себе в корысть, а людям на потребу. Ты хлебца ему дай и скажи: «Возьми хлеба, добрый человек, угощайся. Если еще пожелаешь, то приходи тогда-то и туда-то. Мы будем всем миром делать то-то и то-то, и в тебе нуждишка будет. А после трудов учиним обед силен». Вот как пригоже делать. Человеку ведь участие надобно, ему только руку протянуть, истинный путь показать.
– Нелегкое это дело.
– Кто же тебе сказал, что это легко. Но на то и живет человек, чтобы добро и зло различать. На то тебе и голова дадена.
– А ты сам-то, – оживился Оницифор, – Евангелие мне отдал без всякой корысти, без ряда.
Василько хитро ухмыльнулся:
– Кто тебе сказал, что без ряда? Вот приду в село, обживусь немного и позову тебя с людьми тын тынить да кельи срубить, часовенку… Но не столько для себя я буду кельи ставить, сколько для братии моей, для старых и немощных христиан, коим под конец живота своего новая обитель очень даже пригодится. Так-то мое добро обернется на пользу людям, да не один раз. За все на этом свете надо платить меру немалую. Даром ведь у нас только вода, да и то ее найти нужно, подойти к ней, наклониться… Остальное же у нас тяжкими трудами добывается. Ты бы подбросил дровишек в костер: закоченел я… Вот так, еще… Задымил, окаянный! Да сел бы, а то стоишь как журавль, даже неловко мне стало!