— Торопитесь, Байбаков!
Кузнецов вскочил в коляску и помчался назад через деревню. Единственная улица была усыпана сорванными с деревьев ветками, досками от заборов. Посреди деревни дымила, загоралась изба. Раненая лошадь лежала неподалеку, била копытами воздух, и ездовой красноармеец, рискуя попасть под копыто, суетился возле, выдергивал постромки, не догадываясь, что можно разом остановить эту агонию, пристрелив лошадь.
Все это мелькало в глазах, но запоминалось надолго. Кузнецов не останавливался, торопился к штабу, чтобы скорей разослать посыльных с приказами спешить, форсированным маршем, бегом, если нужно, пересечь поле, уйти, затеряться в лесах, пока самолеты не вернулись.
У амбара он решительно схватил водителя за плечо. Бомба разворотила угол. Виднелись сметенные к стене матрацы с пучками соломы, торчавшей из рваных ран на полосатом полотне. Две девушки, плача навзрыд, собирали уцелевшее имущество, то и дело с испугом взглядывая туда, где бесформенной кучкой уложены были окровавленные, истерзанные взрывом трупы. Отдельно в измятой траве лежала нога, неестественно длинная, белая, как бумага, похожая на манекен с магазинной витрины. На осевшей крыше Кузнецов увидел нечто вроде большой бабочки, покачивавшейся на ветру. Присмотревшись, узнал белый бант веселой девчушки и ее косу, узнал и понял, что это такое — черное и бесформенное, прилепившееся к серой дранке крыши. Он почувствовал тошноту, быстро опустился в коляску и нетерпеливо махнул шоферу, чтоб ехал.
«Пусть все пройдут мимо этого амбара, — думал он. — Пусть озлобятся. Слишком добры мы, слишком...»
В тот день Кузнецов впервые изменил своему давнему правилу — обедать вместе со всеми из солдатского котла. Он вообще ничего не мог есть, отказывался, ссылаясь на отсутствие аппетита, маялся, старался спрятать в служебной суете стыд за свою слабость.
В тот день война повернулась к нему еще одной гранью. Понимал, что настоящая война далека от кинематографических красивостей, что в ней — кровь и грязь. И вдруг узнал: первое столкновение с кровавой изнанкой войны действует совсем не возбуждающе.
Когда долог переход и усталость тяжелит тело, когда утомляет монотонность движения, мысли начинают жить своей жизнью, бегут сами по себе, освещая лучом воспоминаний порой самое неожиданное. Кузнецову вспомнилась знакомая женщина — врач санчасти погранотряда. Она рассказывала, как трудно привыкала к виду крови и всякой слизи живого. На первом курсе медицинского института не могла даже препарировать лягушек. Тогда преподаватель взял ее за локоть и силой опустил руку в шевелящуюся массу аквариума, где были лягушки. Она чуть не потеряла сознание, почувствовав упругие скользящие лапки на своем запястье. Но с того раза начал гаснуть в ней панический страх перед вскрытыми трепещущими внутренностями.