Тогда Петер снял кепчонку-маломерку, по-сыновьи обнял Журавлева. Тот припал исхудалым телом к его широченной груди, всхлипнул по-стариковски.
Они проговорили за готовым завтраком, который привезли с собой в термосах, добрых полдня. Немножко выпили для храбрости, как сказал хозяин. Он в самом деле приосанился, часто вставал, ходил по горнице из угла в угол, показывая, где сидел в тот вечер Андрей Лусин, а где — его хлопцы; вспоминал, что Лусин долго не ложился спать, будто чуял беду сердцем. Память у старика все больше прояснялась, как наволочное небо от свежего порывистого ветра, и он без всякого усилия, свободно рассказывал даже о том, во что был одет красный пулеметчик: на нем были шевровая тужурка, защитные брюки галифе, яловые сапоги. Называли все его Лусиным — это уж он, Никифор Журавлев, помнит как сейчас. Иные, постарше, называли и Андреем. Любили его солдаты, потому и звали по-свойски, не глядя, что он был у них за командира… Когда Лусин ложился спать, то вынул из сумки карточку. «Возьмите на память, — сказал он. — Вы понравились мне, Архипыч».
— Ума не приложу, чем я приглянулся такому человеку, но токмо он величал меня по батюшке, ласково эдак. Простецкий был, царство ему небесное, — задумчиво рассуждал старик.
— Что же дальше случилось? — осторожно подтолкнул его Петер.
И тогда Журавлев, уже с заметным усилием над собой, неохотно досказал, что и как было дальше… В тот день он проснулся на коровьем реву… Где-то стреляли, еще еле-еле слышно. Пулеметчики мигом собрались. Он вышел по-хозяйски проводить их за ворота. Андрей Лусин увидел его, спрыгнул со своей брички, запряженной парой гладких коней, и, молча пожимая руку, молодецки тряхнул головой — не робей, мол, Архипыч, наша возьмет! И брички с пулеметами наготове двинулись к броду, чтобы переправиться на левый берег Ика, где все ближе раскатывалась по лесу ружейная пальба…
Без малого до обеда гремела там страшная битва. В деревне не токмо бабы — мужики и те попрятались: кто в погреб, кто в каменный сарай; а он, Никифор Журавлев, не боялся ни черта, ни дьявола. Забравшись на поветь, он с часа на час ждал красноармейцев. Да и не дождался… Пополудни, когда бой за речкой совсем утих, когда через деревню прошли последние казаки, он отправился туда с шурином. Поднялись на Черемуховый яр на левом берегу — и им открылось все побоище: пулеметчики лежали в мелких окопах-лунках, но пулеметов подле них уже не было, видать, их прихватили с собой казаки. Одни пустые ленты да коробки. Андрей Лусин лежал ничком, раскинув руки, будто перед смертью хотел обнять всю землю-матушку. Ближние овсяные десятины, откуда наскакивали на красных дутовцы, тоже были сплошь усеяны мертвыми рубаками и лошадьми — отчего белые овсы почернели вовсе…