Воеводина хоронили в дальнем к в а р т а л е, рядом с матерью. Это было его желание, высказанное еще во время первого сердечного удара. Он не хотел выделяться среди других и на кладбище.
Нечаеву не доводилось произносить речи у разверстой могилы — и ему стоило больших усилий, чтобы не осечься. Когда спазма сжимала горло, он, вскинув голову, смотрел в высокое сверкающее небо и снова трудно продолжал горестную речь. Стоявшая поодаль Римма боялась, что Ярослав не одолеет своего волнения.
Заключая гражданскую панихиду, от ветеранов войны выступил Платон.
И потекли трубные, рыдающие звуки по окрестной выжженной степи, над которой только что резвился неуемный молодняк скворцов. И ручьями хлынула земля в могилу, вслед за тугими всплесками горстей, брошенных прощальной данью Максиму Воеводину. И безутешно зарыдали женщины, повергая в безысходную печаль видавших виды фронтовиков.
Потом сделалось так тихо, что был слышен даже, казалось, неуловимый шелест листьев, до срока опадающих с юных топольков, что едва принялись на этой иссушенной суховеями, неизбалованной дождями уральской матушке-земле.
В глубоком молчании расходились люди, кончив свое тягостное дело. Нет более черных минут, чем эти первые минуты после погребения. Тут и самый равнодушный человек спросит себя в раздумье: как же ему следует жить дальше в этом сияющем, прекрасном мире?
А жизнь шла своей чередой.
Недавно Платон вернулся из Москвы с новостями. В министерстве наконец решили, что его трест займется в основном реконструкцией старой части города, и к нему переходят все объекты, что сооружаются по индивидуальным проектам. Остальные два треста, ведущие работы в новых жилых массивах, превращаются в домостроительные комбинаты. Была еще одна частная новость: Юрий Воеводин назначался главным инженером. Правда, тут не обошлось без колебаний.
— Молод слишком твой Юрий Максимович, — сказал начальник главка, полистав для порядка личное дело Воеводина.
— Не знал я, что существует возрастной ценз для главных инженеров, — с иронией заметил Платон.
— А ты как думал?
— Я думал, что стройки всегда держались, как правило, на молодежи.
— Но опыт, опыт, дорогой Платон Ефремович!
— Посредственности никакой опыт не поможет.
— Талант талантом, но…
Тогда Горский зашел с тыла:
— Неужели ты, Сергей Кузьмич, успел позабыть, сколько тебе самому было лет, когда ты принял Никельстрой в канун войны?
Начальник главка улыбнулся, надел роговые массивные очки, словно желая получше разглядеть своего однокашника по институту.
— Я так и знал, Платон, что ты вспомнишь о моем скоропалительном выдвижении.