Эстравен, который за едой вел учтивую беседу, сейчас, сидя напротив меня у окна, умолк. Хотя я и провел на Зиме уже почти два года, я был все еще далек от возможности смотреть на жителей Зимы их собственными глазами. Я пытался это делать, но мои усилия приобретали форму окончательного взгляда на гетенца вначале как на мужчину, а потом — как на женщину, чем втискивал его в рамки, совершенно несущественные для его природы, но такие существенные для меня. Поэтому, потягивая дымящееся, изысканное на вкус пиво, я думал о том, что манера держаться за столом у Эстравена была явно женской, — это обаяние, такт и непринужденность, проворство и обольстительность. Может быть, именно эта мягкая, податливая женственность вызывала во мне антипатию и подозрительность к нему? Ведь совершенно невозможно было воспринимать как женщину это темное, ироническое, излучающее силу существо, сидящее рядом со мной в полумраке, слегка рассеиваемом огнем; и в то же время, сколько бы раз я ни подумал о нем как о мужчине, всякий раз чувствовал в этом какую-то фальшь, — в нем, а может, в моем отношении к нему? Голос у него был мягкий, довольно звучный, но не глубокий; это не был мужской голос, но не был это и женский голос… Но что же он говорил?
— Мне очень жаль, — говорил он, — что я был вынужден так долго лишать себя удовольствия принимать вас у себя, но я рад, что между нами уже не будет существовать вопроса о покровительстве.
Это меня насторожило. Без всякого сомнения, до сегодняшнего дня он был моим покровителем при дворе. Не хотел ли он этими словами дать мне понять, что аудиенция, которую он испросил у короля для меня на завтра, завершает наши счеты?
— Я не очень хорошо понимаю вас, — сказал я. На этот раз заметно удивился он.
— Дело в том, — сказал он, помолчав, — что с этого момента я перестаю действовать в ваших интересах у короля.
Сказал он это так, будто ему было неловко за меня — не за себя. По-видимому, факт, что он пригласил меня к себе, а я это приглашение принял, имел какое-то значение, которого я не понимал. Но я нарушал лишь этикет, он же — этику. Сначала я думал только о том, что был прав с самого начала, не доверяя ему. Эстравен был не только хитроумен и могуществен, он был еще и коварен. На протяжении всего времени, что я провел в Эргенранге, именно он меня выслушивал, отвечал на мои вопросы, присылал врачей и инженеров, чтобы они подтвердили, что я и мой король происходят из иного мира, представлял меня людям, с которыми я хотел познакомиться, и людям, с которыми мне нужно было познакомиться, до тех пор, пока постепенно я не продвинулся от роли диковинного существа с неумеренной фантазией до моей теперешней роли таинственного посланца, который должен быть принят королем. А теперь, вознеся меня на эту опасную высоту, он абсолютно невозмутимо сообщает мне, что лишает меня своей поддержки.