– А ежели и он, – окончательно запуталась моя домохозяйка, промакивая платочком слезу и гордо выпрямляясь у печки, – дак не за-ради себя пил да дрался, а нашего отечества честь храбро защищаючи!
Я чуть не поперхнулся горячей кашей. Вообще-то Баба-яга у нас старушка мудрая, в дешёвых патриотических пиар-акциях не замечена, вместо мозгов у неё не опилки… Тогда что здесь за депутатский цирк творится?
– Не понял…
– Да я тебе вот прямо сейчас и объясню, – чуть не плача, завелась она. – Митенька наш, по твоему приказу начальственному, за тремя женихами приглядывал. Ну и принял чуток… чтоб подозрений у окружающих не вызывать. Потом поближе подсел, потом к разговорам ихним прислушался, по твоему же заданию! А уж как они трое вдруг начали наше Лукошкино всякой грязью поливать да про самого царя насмешничать, тут и не сдержалось сердце ретивое. Да ежели б они при мне такие слова говорить стали, я б их сама… чего под рукой было, тем бы и накрыла!
– Почти частушка, – машинально похвалил я. – А поконкретнее: какие слова, оскорбления, угрозы, что ещё там?
– Дак ты Митеньку призови, он тебе и скажет!
– А вы?
– А я сама не слыхала, – на миг опомнилась горячая заступница сельской молодёжи. – Мне ж… Митя чё-то такое намекнул, когда его в поруб складировали.
– И вы сразу поверили? Ладно, попросите ко мне дежурных стрельцов.
– Да ты хоть кашку доешь, чего ж без завтраку-то?
– Служба не ждёт. – Я отодвинул тарелку. – К тому же если у нас в порубе содержится подло оболганный герой и невинно осужденный защитник отечества, то томить его там в компании закоренелых преступников – просто грех! Зовите стрельцов, будем разбираться…
Яга насупилась, кликнула кота, тот сонно стёк по ступеням на порог горницы, выслушал приказ, зевнул, до хруста вывернув челюсть, и с мрачной мордой направился во двор, к Еремееву. Как он там с ним договаривался, ума не приложу, но буквально через две-три минуты передо мной навытяжку стояли двое стрельцов, при саблях и бердышах.
– Здравия желаем, батюшка сыскной воевода!
– И вам не хворать, – кивнул я. – Напомните-ка, братцы, сколько человек у нас в порубе?
– Навродь четверо, – неуверенно переглянулись они.
– Что значит «навродь»?
– Ну ежели Митьку вашего считать, так точно четверо.
– А почему б его не считать? Он что, не человек? – удивился я.
– Кто, Митька-то?! – так же удивились стрельцы.
Развивать тему сложных взаимоотношений моего младшего сотрудника с реестровыми стрелецкими частями было скучно и предсказуемо. Стрельцы, по букве устава, подчинялись сотнику Еремееву, Еремеев – мне, иногда Бабе-яге, но уж никак не Мите, а он-то как раз и любил порой поизображать из себя высокое начальство. Не по злобности характера, а исключительно из-за банальной лени…