Вот только насчёт трофеев дядя Фергюс загнул. Изрядно загнул, между прочим. Ладно, у старого воина могут быть свои слабости, в том числе и привычка выдавать желаемое за действительное. А так… ограбленные обозы лернейских купцов, курсирующие между государствами, несмотря на все войны, вряд ли можно считать трофеями.
– Вздрогнем, Эдди! – конт Брависсий взял с подноса неслышно появившегося лакея гранёный по обычаю темных кубок без ножки. – Ну? Не трусь, корнет!
Юноша осторожно коснулся пальцами холодного стекла. Странно, внутри огонь, а обжигает стужей не хуже боевого заклинания «Зимнего льда».
– Огурчик не забудь, – напомнил Брависсий.
Ужас! И как можно есть недозрелые плоды ядовитой лианы? Или при засолке яд нейтрализуется?
– Твоё здоровье, дядя Фергюс!
– Здоровье великодушной императрицы Элизии! – поправил старый драконир, с довольной улыбкой наблюдая, как юный родственник опрокидывает в себя роденийскую отраву. Может быть, когда-нибудь и самому попробовать?
– Ах-х-х… – внучатый племянник хватал воздух широко раскрытым ртом. – Х-х-х…
– Огурчик?
– Мать… мать… мать… храни её Благой Вестник! – Эдди наконец-то справился с собой и посмотрел на старшего родственника разгоревшимися глазами. – Спасибо, дядя Фергюс!
– За что?
– Теперь я знаю – смерть в бою – это не самое худшее, что может случиться с человеком.
Интересное замечание. Не по этой ли причине один роденийский воин стоит трёх пиктийских, а тёмную манипулу получается одолеть только полком, вшестеро превосходящим её по численности? Надо будет обязательно поднять вопрос на Большом Смотре. Чем не шутит Эрлих Белоглазый?
Серая пыль, вечная спутница роденийских дорог и их же проклятие, скрипела на зубах и оставляла во рту солёный привкус. Или не оставляла? – соль чувствовалась постоянно, а происхождение её оставалось неясным. То ли это кровь из распухшего и изрезанного об обломки зубов языка, то ли начинает проявляться тихое помешательство. Интересно, покойники сходят с ума?
Еремей Баргузин перестал считать себя живым месяц назад, когда принял бой на перекрёстке дорог у безымянной рощицы. Двое их осталось, из всего отряда, остальные так и легли в землю без похорон и отпевания. Они теперь не живут, так можно ли самому быть живым?
– Шевели мослами, Ерёма! – старший десятник Барабаш оглянулся на еле переставляющего ноги товарища и неожиданно усмехнулся. – И это, Еремей… рожу попроще сделай.
– Что? – бывший профессор среагировал не сразу, оторвавшись от невесёлых мыслей.
– Да ничего, просто у тебя профессорство прямо на лице написано. Не может такого быть у нормального глорхийца.