— Осталась только одна остановка, — проговорил Джон, словно читая мои мысли. — Вот доберемся до Сейед-Вэлли, а потом наш путь — в Орегон. Осталось всего лишь каких-то триста двадцать километров до границы.
Я кивнула и улыбнулась. Мне не казалось, что слова «только» и «триста двадцать километров» хорошо сочетаются в одном предложении. Я не позволяла себе загадывать дальше следующей остановки.
— Орегон! — воскликнул он, и радость в его голосе была такой заразительной, что мне почти показалось, что эти 320 километров будут преодолены одним прыжком, но я была уже научена горьким опытом. Не было ни единой недели на маршруте, которая не стала бы для меня тяжелым испытанием.
— Орегон, — подтвердила я, и лицо мое посерьезнело. — Но сначала — Калифорния.
Порой мне казалось, что Маршрут Тихоокеанского хребта — это одна длиннющая гора, на которую я взбираюсь. Что в конце своего путешествия, возле реки Колумбия, я достигну вершины этой тропы, а не ее нижней точки. И это чувство восхождения было не только метафорическим. Мне буквально казалось, что я постоянно — хотя это и невозможно — поднимаюсь вверх. Порой я была готова зарыдать от безжалостности этого подъема, мышцы и легкие пронизывала острая боль от усилий. И только когда я думала, что у меня больше нет сил подниматься, тропа вдруг вновь становилась ровной или начинала спускаться.
Какой роскошью был спуск в эти первые минуты! Я шла вниз, вниз, вниз — пока и спуск не становился настолько невозможным, мучительным и безжалостным, что я молилась, чтобы тропа вновь поднялась в гору. Спускаться с горы, как я осознала, было все равно что цеплять свободный конец пряжи, из которой ты только что несколько часов подряд вязала свитер, и тянуть за этот конец, пока весь свитер не превратится в кучку распущенной нити. Прохождение МТХ было одним сплошным сводящим с ума усилием по вязанию и распусканию этого свитера, снова и снова. Словно все, что удавалось обрести, неизбежно терялось.
Когда я в два часа вышла из Касл-Крэгз — на час отставая от Стейси и Рэкса и на несколько часов впереди обеих парочек, — на мне красовались ботинки, которые были на целый блаженный размер больше, чем предыдущая пара. «Теперь здесь я — бигфут!» — пошутила я, прощаясь с попутчиками. Я шла все вверх и вверх в обжигающем зное дня, в эйфории от того, что снова стою на маршруте, и последние воспоминания о похмелье вскоре выпарились из меня по́том. Я забиралась все выше и выше, весь этот день и весь следующий, хотя вскоре мой энтузиазм по поводу новых башмаков потускнел, сменившись мрачным пониманием того, что ступням от этого нисколько не легче. Новые ботинки лишь заново изжевали их. Я шла по прекрасной местности, которую уже научилась принимать как нечто само собой разумеющееся, мое тело наконец освоилось с задачей прохождения по многу километров в день, но из-за проблем с ногами я погрузилась в мрачнейшее отчаяние. Я вспомнила, как загадывала то желание на звезду, когда была вместе с Брентом в Белден-Тауне. Казалось, будто я действительно навлекла на себя проклятие, произнеся его вслух. Может быть, мои ноги больше никогда не станут прежними.