Первые пять «ступеней наслаждения» мы прошли с Лярвой в темпе разогнавшегося поезда и уже вовсю проходили шестой (да так что мой битый диван ходуном ходил), когда начался вдруг хипиш. Дальше вспоминаю кусками.
Пашет телевизор — на экране порнуха. Поэтому сразу и непонятно, откуда доносятся стоны — то ли из хрипатого динамика, то ли из-под меня, где трепыхается костлявое тело. Мерно скрипит кровать, задевая тумбочку. Позванивают бутылки. Дело стремительно приближается к завершению, когда, прорываясь сквозь сдвоенные стоны и звяканье, доносится хрип дверного звонка. Что за хрень? Свои в такое время не ходят. А если и ходят, то зря. Не до них. Продолжаю трудиться.
Лярву, похоже, вштырило не по-детски. Она уже не стонет, а орет, впиваясь мне в спину всеми десятью ногтями. Ускоряюсь. Звонок все не умолкает. В дверь колотят. Под последний аккорд и совсем уже неприличные вопли трещит раскуроченный косяк, и тут же комнату наполняет куча народу. Все почти в форме. Менты. Они что, толпой за дверью ждали, когда я кончу?
Наручники, вспышка фотоаппарата, понятые, протокол. Лярву, которая с головой закуталась в простыню, все с какого-то перепугу зовут «потерпевшей». Как из-под земли появившийся доктор в новомодной зеленой робе деловито, словно опись имущества производит, откидывает простынку, раздвигает ей ноги и громко диктует протокол первичного осмотра. «Факт полового акта», «наличие микротравм», еще какая-то медицинская херня. Кривоносый хмырь-криминалист сурово елозит кисточкой по недопитой бутылке «Джин-тоника».
Картина Репина «Приплыли». Или, как говаривал парикмахер непонятного пола: «Звезда в шоке…» В смысле, не понимаю, что происходит, от слова «вообще».
— Штаны одень, мудила! — в ответ на мой вопрос брезгливо цедит сквозь зубы молодой старлей в мятой форме. Он звонит по номеру, что надиктовала сучка, и голосом завуча вызывает ее родителей. Я понемногу въезжаю в ситуацию. Какие родители, нахер?! Старлей, да ты на эту проблядь посмотри! Ее уже лет пять окружная дорога кормит! Доктору через плечо глянь, там же кулак со свистом! Четырнадцать?! Да ты гонишь…
— Оксаночка! — это испуганно верещит, объявившаяся чуть ли не сразу после звонка мамаша, по виду — такая же плечевая что и «потерпевшая». И машет перед понятыми свидетельством о рождении. Ох я и попал…
— Витя! Витя! — Надрывается подо мной девичий голос, и снова скрипят старые пружины. Чудится… Или нет? Воспоминания вылитым за шиворот кипятком обжигают, перемешиваясь с реальностью так плотно, что я не могу понять, что происходит сейчас, а что происходило тогда. И не подсовывает ли мне память прошлое, выдавая за настоящее?