— Сядьте лучше сами, — сказала она. — И перестаньте так суетиться.
Джулиус пошел вновь к своему креслу, выражая этим несвойственную ему покорность.
— Если вы так хотите — извольте. Ваш отец был изумительный человек, сударыня.
— Мой отец был самый великий человек на свете и умер нищим. Я никогда не прощу этого свету.
Джулиус приподнялся на своем очень хорошей подделки Чипендейле, желая от возмущения сделать несколько энергичных шагов по кабинету, но вовремя опять сел.
— Нищим? — голос его, казалось, произносил только какие-то свистящие звуки. — Ничего не понимаю. Всем известно, что он оставил вам, своей единственной дочери, тридцать миллионов. Это называется, нищий?!
Стэфани изящно и энергично повела плечами, как будто отбрасывая слова адвоката, как неразумного подростка, у которого предел его мечтаний — деньги в кармане на два билета в кино.
— А что такое для него деньги всего тридцать миллионов? Он потерял полтораста. Обещал оставить мне двести миллионов, а оставил всего жалкие тридцать. Это разбило его измученное сердце.
Джулиус помедлил с ответом, но все же осмелился настойчиво возразить:
— И все же годовой доход в полтора миллиона…
Стэфани сделала еще несколько энергичных шагов по кабинету, опять остановилась около стола.
— Вы забываете о налоге на наследство, милейший. У меня едва остается семьсот тысяч в год, вы понимаете, что это значило для женщины, воспитанной на доходе, который выражался семизначной цифрой? Это вопиющее унижение!
Осмелев, адвокат стал возражать более энергично.
— Вы поражаете меня, сударыня.
Стэфани опять сделала несколько шагов, посмотрела в окно, но, очевидно, ничто там ее не привлекло, ответила резким, каким-то свистящим голосом:
— Я собираюсь поразить себя — мне сейчас не до ваших умозаключений и переживаний.
Адвокат всплеснул холеными руками и, можно сказать, с улыбкой Джоконды посмотрел на Стэфани.
— Ах, да, да! Ваше самоубийство. Я уже совсем о нем забыл. Простите!
В следующую секунду она уже опять наклонилась над столом Джулиуса:
— Вот как! В самом деле? Так вот, потрудитесь на минуту вспомнить о нем и представить мне на подпись завещание, по которому я оставлю Джону Фархшему все, что у меня есть. Все свои деньги, все свое имущество, кроме моей любимой лошади.
— Этим вы хотите оскорбить, унизить его?
— Нет, чтобы погубить его. Уничтожить, морально и физически. Чтобы этот выскочка сошел с рельсов и разбился вдребезги, как поезд, которому неправильно перевели стрелки. Деньги ударят ему в голову. Я уже видела, как они на него действуют.
Джулиус Сэдверборг, почти успокоился и с каким-то даже наслаждением, как на ярмарке, наблюдал за Стэфани. Осмелился даже предположить: