Видеть этого я уже не мог и быстро пошел прочь, инстинктивно тряся головой, чтобы отогнать наваждение.
Но в чем состоит вина человека, поставленного обстоятельствами перед убийственной в своей простоте дилеммой: одна или никто? Останови я сейчас любого прохожего, растолкуй ему суть вопроса, он скажет: ерунда, шуточки подсознания, бросай пить, парень, и не увлекайся зеленым дымом, а в жизни такого не бывает! И останется только улыбнуться в ответ, если бы я еще умел улыбаться.
Понять меня мог лишь кто-то из наших. Когда доходишь до предела, больше всего нуждаешься в единомышленнике, чтобы со стороны услышать подтверждение правильности, полезности и гуманности работы, веру в которую начинаешь терять. Поэтому я так ждал условленного времени и так боялся его.
Горик на связь не явился, и это могло означать только одно. Вопреки всем правилам я три часа ждал его в кафе, чувствуя, что из меня вынули позвоночник, но все же на что-то надеясь. Сидел как ни в чем не бывало, потягивал тягучую лему — отвратительное пойло, к которому за два года так и не смог привыкнуть. Здесь меня и нашла Клайда.
На этот раз она играла роль брошенной жены, скорбная, поникшая, в глазах тоска.
— Куда ты пропал? — убито произнесла она. — Я измучилась, потеряла покой… А тут еще эти звезды… Я три ночи не сплю, схожу с ума…
Даже сейчас мне было приятно на нее смотреть, низкий чувственный голос обволакивал сознание и трогал затаенные в глубине души струнки, вызывая щемящую грусть.
— Ты же знаешь, как я тебя люблю, мне никто не нужен, я не могу жить без тебя…
Если бы это было правдой, все обстояло бы по-другому. Легче бы переносилась оторванность от дома, иссушающие мозг нагрузки, тяжкое бремя решений, колоссальное нервное напряжение каждого дня. И плевать бы мне было на многочисленных ищеек, филеров, агентов, сыщиков разных мастей и на все Специальное бюро в целом. Конечно, я не смог бы полностью открыться ей, но знаю наверняка — было бы легче. Я перестал бы терзаться, метаться в кошмарных снах, исчезли бы эти проклятые, безжалостно обвиняющие двухцветные плоские картины. Я бы мог продуктивнее работать, прошла бы изнуряющая усталость, да и энергетический ресурс организма не снизился бы до предела… Но она лгала. Как всегда умело и изощренно.
Интересно, в силу какого великого закона подлости и несправедливости из миллиардов женщин двух миров дрянью оказалась именно эта — самая близкая, необходимая и значимая? Ответ прост и стар, как фраза: «Предают только свои». Но одно дело — знать что-либо абстрактно, и совсем другое — испытывать на своей шкуре. Мучиться, путаться в самых невероятных догадках, пытаться разобраться в многочисленных странностях поведения, расхождениях слов и поступков, недоумевать мелким и как будто безобидным несуразностям, оговоркам. Никогда бы не поверил, что со мной такое случится! Образ любимой женщины двоился, а я, уподобившись новичку-наблюдателю, тер стекла бинокля и крутил винт фокусировки. Не мальчик — опыт, специальная подготовка, неплохое знание психологии. И не распознал в ней двуличия, порочности, лицемерия! Мог ли кто-нибудь из моих учителей предположить, что возможна такая слепота, когда способность к анализу внутреннего мира другого человека утрачивается начисто? А сам я мог подумать, что докачусь до использования особых способностей в личных целях, нарушив нормы, которые всегда казались незыблемыми?