– Не совсем. И что же?
– Это значит, что десять лет назад я засадил за решетку невиновного. – Теперь голос Диби звучал подавленно.
– Дядя Боб, ты считал его виновным. Я читала отчеты и расшифровки стенограмм с заседаний. На твоем месте любой поступил бы так же.
– Он не… Я его не слушал. Не слушал, что он пытался мне сказать. Он ведь был совсем еще пацан.
В воображении тут же нарисовалась картинка, от которой разболелось сердце. Рейесу двадцать. Его обвиняют в убийстве. Он совсем один. Ни друзей, ни родственников, никого, к кому можно обратиться за помощью. Единственному человеку в своей жизни он запретил себя навещать. Своей сестре Ким. И он сидел за решеткой, ожидая, когда его начнут судить за убийство, которого он не совершал. Где черти носят машину времени, когда она так мне нужна? Но теперь мы могли все исправить. Должны были.
– У нас есть шанс исправить ту ошибку, дядя Боб.
Повисла долгая пауза, после чего он спросил:
– Как можно вернуть кому-то десять лет, Чарли?
В его голосе звучало столько вины, что мне стало больно. Но в то же время я удивилась. Он делал свою работу. Никто и никогда не подверг бы это сомнению. Разве что он знает больше, чем делает вид. Но ведь это чушь.
– Эрл Уокер наверняка поднаторел в искусстве выходить сухим из воды. Никто не станет винить тебя за это.
Диби фыркнул:
– Рейес Фэрроу станет.
Да, полагаю, так и будет. Я легко могла представить, как дядя Боб в комнате для допросов третирует его, закованного в наручники, тонущего в ярости и замешательстве.
– Каким он был? – спросила я у Диби, не подумав о том, как этот вопрос на нем отразится.
– Не знаю, милая. Он был почти ребенком. Грязный, запущенный, жил на улицах.
От всплывшего в мыслях образа моя рука взлетела ко рту раньше, чем я успела об этом подумать. Инстинктивно я подняла левое колено, чтобы придержать руль, пока не заставлю руку опуститься. Срочно надо купить гарнитуру.
– Он сказал, что не делал этого. Один раз. И больше ни единого слова не произнес.
Глаза защипало от слез. Это так похоже на Рейеса! Упрямый. Непокорный. А может быть, тут крылось нечто большее. Может быть, он сдался, как зверь, над которым так сильно поиздевались, что он подумал: «Зачем утруждаться? Ради чего теперь бороться?»
– Ты бы слышала, как он это сказал, – продолжал Диби, потерявшись в воспоминаниях. – Посмотрел мне прямо в глаза. Взгляд был такой… сильный, такой пристальный, как будто мне под дых саданули. И сказал просто: «Это был не я». И все. Ни единого слова. Не спросил ни об адвокатах, ни о своих правах, ни о еде… Словно закрылся и все.