Эрнестина (Сад) - страница 10

Страсть к заговорам, проявившуюся в повестях, некоторые исследователи творчества писателя объясняют комплексом узника, присущим де Саду. Действительно, проведя взаперти не одно десятилетие, он постоянно ощущал себя жертвой интриг, о чем свидетельствуют его письма, отправленные из Венсенского замка и из Бастилии. В глазах заключенного любая мелочь, любая деталь становится значимой, подозрительной, ибо он не может проверить, что имеет под собой основу, а что нет. Поэтому линейное развитие действия новелл обычно завершается логической развязкой, как в классической трагедии или детективном романе. Но если в хорошем детективе читатель зачастую попадает в ловушку вместе с его героями и с ними же идет к познанию истины, у де Сада читатель раньше догадывается или узнает о причинах происходящего и, в отличие от героя, для которого раскрытие истины всегда неожиданно, предполагает развязку.

Рассказы де Сада дидактичны, что, впрочем, характерно для многих сочинений эпохи. Вне зависимости от содержания, в них одним и тем же весьма выспренним слогом прославляется добродетель и отталкивающими красками расписывается порок, а на этом своеобразном монотонном фоне кипят бурные страсти, описанные эмоционально и выразительно. И в этой стройности, четкости построения сюжета, в сдержанности изображения страстей проявляется мастерство автора, крупного писателя XVIII века. Существует мнение, что де Сад неискренен в своих рассказах, что его прославление добродетели есть не более чем маска, за которой на время спряталось разнузданное воображение автора, посмеивающегося над теми, кто поверил в его возмущение пороком. Но как бы то ни было, знакомство с новеллистикой писателя, ранее неизвестной нашему читателю, представляется увлекательным и небезынтересным.

Е. Морозова

После Италии, Англии и России мало стран кажутся мне столь же заслуживающими внимания, как Швеция. Но если мое воображение воспламенялось при мысли о возможности увидеть знаменитые края, давшие миру Алариха, Аттилу и Теодориха — этих героев, ставших во главе многочисленных войск, сумевших ввергнуть в трепет императорских орлов, чьи крылья простирались почти надо всем миром, и заставивших римлян отступить до стен собственной столицы, то душа моя горела желанием увидеть родину Густава Вазы[1], королевы Кристины[2] и Карла XII[3]… Каждый из них был известен по-своему: первый прославился своей философией, качеством редкостным и поистине бесценным для суверена, своим достойным уважения благоразумием, заставляющим склонять головы те религии, что начинают препятствовать не только власти правительства, коей они должны подчиняться, но и счастью народов, единственному объекту деятельности законодателей; вторая прославилась величием души, предпочтя одиночество и литературные занятия блеску трона; третий — своим геройством и доблестями, заслужившими ему бессмертное прозвище Александра Македонского. Если все эти предметы вызывали восхищение мое, то с еще большим жаром желал я выразить восторг свой народу мудрому, добродетельному, сдержанному и великодушному, ибо он поистине может служить образцом среди прочих народов Севера!