С Олимпа же посылали все новые и новые молнии: наконец небожителям удалось разогнать надменных гордецов, посрамить их и сбросить в жуткое чрево земное, кое отверзлось и приняло их. Все падало, рушилось, повсюду слышны были вопли и стоны; чем больше титанов падало в распахнутые уста Эреба, тем шире раскрывались они. И вот уже все останки несчастных поглощены были хаосом; казалось, что все силы Ада решили ввязаться в битву.
Из многочисленных жерл Тартара в небо вылетели двадцать четыре тысячи ракет, каждая фут в обхвате, и, достигнув облаков, закрыли собой Элизиум. Затем эти невиданные потешные огни разорвались, и из них выпал дождь сверкающих звезд: около четверти часа на двадцать лье в округе ночная тьма была светлей самого светлого дня.
— Ах! — воскликнула испуганная графиня. — Никогда еще не видела я более внушительного зрелища! И если битва эта действительно когда-то происходила, она наверняка была не столь величественна, нежели представление сие… О мой дорогой Селькур, — продолжала она, опершись на руку его, — я никогда не смогу по достоинству оценить деяния ваши, ибо они поистине не имеют равных себе… Невозможно устроить праздник более великолепный, чем этот, невозможно исполнить его с большим вкусом, сделать его столь блистательным и добиться четкой сыгранности всех сцен. И все-таки я покидаю вас, ибо за всем этим мне чудится влияние колдовских сил; восхищению моему нет границ, однако я боюсь уступить соблазнам.
Пока графиня выражала восторги и сомнения свои, Селькур незаметно, под покровом тьмы, увлек ее в жасминовую беседку; там он предложил ей отдохнуть на скамье, кою она приняла за газон; сам же Селькур разместился перед ней. Огромный, едва заметный в сумерках балдахин опустился сверху на сей уединенный приют, и героиня наша более не имела понятия, где же она находится.
— Новое волшебство! — воскликнула она.
— Которое скрыло нас от глаз вселенной, словно никого, кроме нас, не существует более на земле.
— Как это чудесно! — взволнованно произнесла графиня. — Однако вам не следует злоупотреблять магической своей властью, которая вот уже двадцать четыре часа искушает чувства мои, заставляя разделять сумасбродства ваши…
— Искушение… вы сами произнесли это слово… Но подумайте, ведь способ сей предполагает не только труды одной стороны, но и снисходительность другой, не так ли? Так что, если он окажется действенным, в этом будем виноваты мы оба.
— Хотелось бы надеяться, что этого не произойдет…
— Превосходно! В таком случае, если что-то и случится, то повинна в этом будет исключительно любовь, и вам не придется винить свою слабость, а мне исполнять роль коварного соблазнителя.