А добродетельная и чувствительная супруга ваша, чье разбитое сердце вы столь жестоко попираете, — в чем она провинилась перед вами? В чем ее вина, нечестивец… В том, что она боготворит вас?
— Вот именно об этом, сударь, я хочу с вами поговорить и рассчитываю на ваше доверие. Думаю, что имею на это право, ибо вы открыто пришли ко мне удостовериться в возводимых на меня обвинениях!
И тут Франваль показал Клервилю письма и расписки, написанные якобы его женой, и с присущей ему изворотливостью стал убеждать последнего в подлинности любовной интриги госпожи де Франваль.
Клервилю, однако, все было известно.
— Сударь, — сурово обратился он к Франвалю, — разве я был не прав, утверждая, что, единожды оступившись и не ощутив поначалу пагубных последствий проступка своего, мы привыкаем преступать рамки дозволенного и подступаем к роковой черте, за которой нас ожидают злодейства и преступления? Вы начали с ничтожного, на ваш взгляд, проступка и видите, на какие низости приходится вам идти, чтобы оправдать либо скрыть его… Послушайтесь меня, сударь, бросьте эти гнусные фальшивки в огонь, и клянусь вам, что я навсегда забуду о том, что вы мне их показывали.
— Эти документы подлинны, сударь.
— Они подложны.
— Вас ввели в заблуждение. Позволите ли вы мне попробовать переубедить вас?
— Пожалуйста, сударь. Помимо ваших слов, у меня нет иных доказательств для признания их подлинными, а в ваших интересах поддержать выдвинутое вами обвинение. Признавая их подложными, я придерживаюсь свидетельства вашей супруги, которая также была бы заинтересована скрыть истину, если бы они были подлинны.
Вот как я рассуждаю, сударь… В основе всех поступков человека лежит выгода, она — главная пружина всех его предприятий. Там, где я ее вижу, тотчас же загорается для меня свет истины. Правило сие меня никогда не обманывало, и вот уже сорок лет как я нахожу подтверждения ему. Но разве добродетель жены вашей не является в глазах всего общества лучшей защитой от омерзительной сей клеветы? И разве ее искренность, ее чистосердечие, ее неугасимая к вам любовь не являются порукой, что она не способна на подобные поступки? Нет, сударь, нет, не здесь находятся истоки преступления. Зная последствия, вам следовало бы лучше увязать концы с концами.
— Сударь, это оскорбление.
— Простите, но несправедливость, клевета, распутство приводят меня в такое негодование, что я не всегда могу сдержать возмущение свое, вызванное низменными сими поступками. Давайте же сожжем эти бумаги, сударь, настоятельнейше вас прошу… сожжем их ради чести вашей и вашего покоя.