— Чуть не погубила.
— Понятно. Я в твоем тоне чувствую иронию. Ты все еще думаешь, что мы погубили твою жизнь. Или тебе приятно так думать. Но если ты сама с собой смогла бы быть откровенной, тебе стало бы ясно, что замужество с итальянским парнем из джазовой группы не протянуло бы и года.
— Если бы вы позволили мне оставить ребенка, если бы вы с отцом дали мне шанс. Если бы вы, чтобы помочь мне, сделали хотя бы половину того, что вы сделали, чтобы все это разрушить…
— О ребенке, Энн, не могло быть и речи. Ребенок, который родился бы через пять месяцев после свадьбы? Как же потом сам ребенок будет всем это объяснять? Ведь на официальных документах ставится дата женитьбы родителей. Не говоря уже о твоих друзьях и, если уж на то пошло, о друзьях твоего отца. Ты ведь знаешь, люди этого… класса ужасно консервативны, консервативнее кого бы то ни было.
Энн встала и подошла к окну.
— Когда мы в последний раз говорили об этом, разыгралась бурная сцена.
— Да, и ты уехала и несколько месяцев мне не писала.
— Я не хочу, чтобы это повторилось, — сказала Энн.
— И, я надеюсь, это не случится.
— Тогда давай немедленно прекратим этот разговор. Обо всем этом уже говорено сотни раз — со всеми подробностями… и не только с тобой. Стюарт говорил об этом не переставая.
— Мне очень жаль. Но это было частью…
Энн резко повернулась и посмотрела на мать.
— Давай прекратим это немедленно?
— Ну да. Конечно. Я уже и так собиралась…
— Нет, в ту самую минуту, когда ты сказала, что в моей жизни еще случится много хорошего, я уже знала, что еще меня ждет до того, как это хорошее случится. Перемалывание моего первого замужества.
Эдит Чапин молчала. Она подождала, пока ее молчание станет весомее всего прочего, пока оно станет в этой комнате главенствующим и заметным любому вошедшему. И только когда ее молчание достигло нужного ей уровня, она его прервала. И уже иным тоном, означавшим введение новой темы, Эдит Чапин снова заговорила с дочерью.
— А нам пришла телеграмма от кузена Фрэнка Хофмана?
— Я ее не видела, — отозвалась Энн. — А где он?
— Он в Буэнос-Айресе. Уит Хофман послал ему телеграмму. Фрэнк относился к твоему отцу с большой симпатией, и Уит решил, что ему надо сообщить.
— Я о нем совсем забыла. Чем он занимается?
— Я не помню. Мы с ним не виделись лет пятнадцать, не меньше.
— Я даже не помню, как он выглядит, — сказала Энн.
— Он совсем не похож на остальных Хофманов. Он маленького роста, и когда я видела его в последний раз, он был довольно полным. Полагаю, что, живя все эти годы за границей, этот любитель еды и вина, наверное, стал весьма дородным. Правда, это всего лишь мое предположение.