Я в Котласе под Рождество Христово,
Но в голосе восторга никакого,
И в инее душа, как и деревья…
Нахлынули, как тени, суеверья,
Как призраки, поверья и преданья,
Капризные полночные гаданья…
Вот Пушкина явился дух печальный:
– Где б пунша нам, мой друг, добыть, иль чаю?
– В гостинце подобного разряда
«Гостинцами» вас угостят, что надо:
Табличкою «Нет мест!», презреньем давки
И обезличкою, коль нет на вас заявки.
При случае, коль повезёт вам всё же,
Всё лучшее – в «двухместном» ждёт вас ложе.
Будь классиком, но, не имея справки,
Без «красненькой»
[6] здесь не добыть и лавки!
– О Пушкине молва летит по свету.
Неужто мне откажут, мне – поэту!
К дежурной сам явился дух великий:
– Bonjour Madame, Вас отвлеку от книги.
Желательно одно местечко в «люксе».
– Жевательной резинки дам Вам лучше.
А номера в помине нет такого.
Феномена под Рождество Христово
Вселили мы, опять же – не без «брони»…
Всесильными бывают боги…
– Кроме…
Найдётся ли местечко здесь поэту?
– Неймётся Вам… Заполните анкету.
– Но это же… Я гость, но не железный!
– На этаже на третьем Ваш «трёхместный».
– О Боже мой! – воскликнул гений Пушкин, —
Хоть к брошенной найти бы путь избушке
И в полночи зажечь очаг доверья.
Кто в помощи нуждается, всем дверь я
Безропотно и радостно открою…
И топот ног утих вдруг за стеною,
И в мареве морозной тихой ночи
Стал маленьким, спрессованным до точки
Мой скованный рождественский недуг.
Рискованно спросить:
– А был ли дух?..
А был ли дух? А был ли сам поэт,
Который вслух сказал, войдя: «Привет!»?
На шаткий стол он чашечку поставил,
Когда читал: «Мой дядя самых честных правил…»
Я подходил к окну и к плотной шторе —
Её он отодвинул в разговоре.
Я трогал скатерть, где лежал цилиндр,
Перчатки рядом с ним из мягкой лайки…
Наш разговор тогда не оценил
И думал, как и все, что это байки,
Что это было чудо Рождества,
Явившееся в северном приюте.
Но с той поры все мысли и слова