Невольно возвращались к той минуте.
Как он возник из сумерек дневных,
Как предо мною за приход винился,
Как, озирая номер на троих,
Он изумлялся, а точнее – злился:
– Сюда б и дворника послать я не посмел,
Не говоря об остальной прислуге…
– Ах, Александр Сергеич, я сумел
Отвоевать сей кров не без натуги.
– Так – так, мой друг, а что сосед? Храпит?
– Да как ещё, ворочаясь, как глыба…
А то напьётся и мертвецки спит.
Хоть не бранится на весь мир, спасибо.
– Из кучеров, видать, – вздохнул поэт
И покосился на вторую койку. —
Нельзя ли заказать, мой друг, в буфет,
Чтоб к чаю принесли хотя бы слойку.
Да тут и с чаем, видно, проблеманс! —
И Пушкин взмокший бок отёр графина. —
Родишь ли разве здесь какой романс?
Унылая вокруг, pardon, картина!..
Так что с тобою, русский человек?
Уйдя в гудки, машины, паровозы,
В какие дебри ты двадцатый век
Завёл, потомок, утирая слёзы?!
Не для того я звёзды воспевал,
Чтоб рвали в клочья Русь…
Я не приемлю,
Чтоб мир в утехах плотских ликовал,
Забыв, кто мы. Зачем пришли на Землю?
И почему лишь жертвенность дана
Российскому народу! А Европа,
Тщеславием и сытостью полна,
Уста не раздирает от сиропа!
Да и Америка поверх глядит на Русь,
Хотя душой и славой мы богаче.
Вот, милый друг, о чём в душе пекусь,
И мыслю только так, а не иначе…
А чашечку всё ж выпью кофе ґю.
Сейчас, гляди, явлю я фокус – покус,
Немало сделал их за жизнь мою,
Но в оных было мало, друг мой, проку – с…
Не знаю, из каких субстанций он
Явил напитка маленькую чашку,
Горячий кофе гостя взял в полон —
Аж расстегнул он шубу нараспашку!
Но этот – тоньше лепестка! – фарфор
И чашечка с летящим ангелочком,
И блюдечко с изящным завиточком
Проходят перед взором до сих пор.
И через столько лет, среди дождей и снега,
Томит вопрос и летом, и зимой:
Действительно ли в поисках ночлега
Дух Пушкина являлся предо мной?
