Со всех сторон площади слышались оживленные разговоры, образуя шумную какофонию. По небу быстро бежали редкие тучки, которые надвигались на толпу, точно гигантская рука рассерженного божества.
Вдруг на сцене в сопровождении своих приспешников появился Кракюс, а вскоре за ним и Годи. Разговоры стихли, и все уставились на сцену. Над площадью повисла тишина. Кракюс медленно обвел присутствующих таинственным взглядом, по которому нельзя было прочесть его мысли.
Потом он громким голосом заговорил — более жестко, чем обычно, и собравшиеся инстинктивно замерли.
— Я принял решение, — объявил он. — С этого дня мы прекращаем продажу творений Годи. И вам придется научиться обходиться без них.
Толпа оставалась совершенно безмолвной. Сандро мог прочитать на их лицах полное непонимание. Кракюс следил за ними взглядом, с нетерпением ожидая их реакции.
— Я также решил запретить продажу корзинок Воорара.
Индейцы застыли на месте, пораженные этими неожиданными известиями, которых они не понимали.
Тучи плыли теперь еще быстрее, их гигантские тени ползли по неподвижной толпе, как луч прожектора во тьме.
Вдруг откуда-то послышался голос Акана:
— Я имею право продолжать делать корзинки! Ты не можешь мне запретить!
По всей площади пробежал ропот, очень быстро переросший в волну протеста.
Кракюс выжидал, и строгое выражение его лица сменилось на едва заметную улыбку, выражающую своего рода удовлетворение.
— Ну, раз так, — сказал он, повышая голос, — тогда с сегодняшнего дня будут запрещены спектакли, в которых есть жестокие сцены.
Гул негодования пронесся по толпе. Возражения и упреки раздавались со всех сторон. На лицах читалось недоумение.
Кракюс, казалось, был загипнотизирован враждебностью, вызванной его словами. Он наблюдал за массой недовольных с едва заметным ликованием в глазах.
Рядом с ним его приспешники с озабоченным видом наблюдали за развитием событий.
Кракюс вновь взял слово и стал перечислять одну за другой меры, лишающие их всего, что он дал им со времени своего появления у них. По мере оглашения каждой шум недовольства рос и усиливался, вынуждая его делать паузы. Меньше чем через час площадь была на грани мятежа. Они рычали от гнева, и крики ярости раздавались со всех сторон.
Кракюс, казалось, зачарован этим зрелищем: толпа, возбужденная его словами, объединилась против него. Толпа, чьи крики до него доносились, была неопровержимым доказательством его власти, власти, которой он добился с таким трудом и о которой мечтал всю жизнь.
Он невозмутимо стоял перед толпой, которой он бросил вызов. Чувствовалось, что он соизмеряет свое могущество с противодействием, которое оно вызвало.