Совсем они продрогли в своих промокших телогрейках да ватных штанах. Некогда белые маскхалаты превратились в пятнистую рванину, но это было даже и лучше: чистого снегу мало, а среди снежных ошметков да луж, да камней в пятнистом незаметнее.
Ночь наваливалась совсем темная, непроглядная, и они начали беспокоиться: не заплутали бы ребята. Но Гладышев с Мостовым каким-то чутьем вышли точнехонько к яме, запаленные от спешки, рухнули на землю, и, еще не отдышавшись, оба разом заговорили. Скоро Мостовой сообразил, что не он должен докладывать, и замолк, отвалился навзничь, будто заснул. А Гладышев все говорил, захлебываясь словами. И выходило из его рассказа, что они с Мостовым оказались поглазастее, точно установили, что собак-таки нет, что в темноте часовые с вышек слезают, поскольку ничего вокруг не видать. Прожектора есть, но их скорее всего не включают, боятся ночных налетов севастопольской авиации. Зато часовых вокруг склада понатыкано через каждые полста метров, а то и чаще, в пределах видимости.
Симакова доклад обрадовал, он вскочил, затоптался на месте. Но тут же опять присел, начал излагать план:
— Значит, так: отдохнем немного, и айда, ребятки. Опять по двое. Подрезаем проволоку. Сумеем незаметно, ставим мины с часовым механизмом. Кого обнаружат, принимают бой, отвлекают немцев на себя. Другие — вперед броском, бросают бутылки с горючкой в штабеля, все что есть…
Хорошо расписал командир, как в сказке. А что другое придумаешь? Нахрапом верней — проверено…
Спали, не спали — маялись. И пошли. Ветер, как нарочно, начал спадать, шаги в лесу далеко слышно. Потому издали пришлось красться, каждую минуту замирая сердцем: не дай бог, под ногой хрустнет.
Не хрустнуло, что было даже удивительно в такой темени. И не чавкнуло ни разу под ногами, под локтями, под животом, когда подходили, а потом подползали к проволоке. И проволоку подрезали без шума. И уж думалось: в рубашках родились. Штабеля ящиков чернели впереди сплошной громадой, вскочить бы и богом к ним. Да часовой, вот он, рядом, хлюпает сапогами, шмыгает простуженным носом, время от времени что-то бормочет, разговаривает сам с собой. И другой часовой недалеко, не видно его, а слышно — кашляет. Вскочи — срежут на бегу.
Где-то далеко гавкнула собака, и они замерли, насторожились. Симаков, лежавший впереди, медленно подтянул ноги, готовясь вскочить. Если собака учует, очередь по ней — и рывком к штабелям. И ни на что никакого внимания. Часовой, солдаты, сколько их ни будь, — забота Ивана Козлова, лежавшего сейчас у самой проволоки. Такой план. На случай, если охрана с собакой. А пока не обнаружен, лежи камнем, ползи, подбирайся ближе.