Бернес сиял, как именинник, и тоже кричал:
— Давай, Саша! Жми, Саша! Дай выходку, Саша!
Резкий аккорд — и оркестр замолк. Раздался, как принято говорить, гром аплодисментов. Это был действительно гром.
Красный, мокрый, счастливый Саша возвратился вместе с нами к столику.
— Ну, как, Марк Наумович, дал я им фору?
— Безусловно, — ответил Бернес. — Ты большой молодец, Саша.
— Вы мне верите, Марк Наумович?
— Конечно, верю. Что за вопрос. И больше про это ни слова.
— Ни слова. Завтра иду ишачить. Вы на меня не сердитесь?
— Да нет же, нисколько не сержусь.
— Тогда дайте руку.
— На.
— Нет, посмотрели бы наши: Марк Бернес ручкается с Сашкой!
Поздно ночью, распрощавшись с Сашей, мы шли с Бернесом вверх по улице Горького мимо Центрального телеграфа.
— Откуда ты его взял? — спросил я.
Марк молча вынул из кармана пальто нож и дал его мне. Это был видавший виды нож с длинным лезвием и потертой деревянной ручкой.
— Сувенир, — сказал, усмехаясь, Бернес и рассказал, как в этот вечер — несколько часов тому назад, в темном арбатском переулке его остановил этот самый Саша, вытащил, матерясь, нож и потребовал деньги.
Бернес полез было за бумажником, как вдруг нападающий заорал:
— Бернес! Бернес!..
Ограбление не состоялось.
Они пошли вместе. Саша рассказал Бернесу свою жизнь. Он неделю тому назад был выпущен из заключения, отсидев очередной срок.
Дальше — пошли в «Националь», по дороге Саша отдал Марку нож и поклялся «завязать».
— Ну, как — теперь ты поверил в свою славу? — спросил я.
— Теперь, пожалуй, немножко поверил, — смеясь, ответил Бернес.
АБРАМ КРИЧЕВСКИЙ
Штрихи к портрету
Его портрет то складывался, то ускользал…
Не просто рассказать что-то главное о человеке, с которым дружил десятки лет и который не раз открывал тебе все новые и новые грани таланта и — подчас трудного своего характера. И, конечно, начинать надо с далекой нашей молодости…
Телефонный звонок Марка. Торопливые слова: «Приходи сейчас же. У меня Исаак Бабель. Он будет читать свой новый рассказ!» Не знаю, как быстро я добежал со своей Сретенки до Петровского переулка, одолел почти отвесные ступени пяти этажей и, сдерживая дыхание, как вкопанный остановился перед сидящим у стола полноватым и лысым человеком. Очки в простой металлической оправе делали его похожим на сельского учителя. Но темный, спокойного тона и покроя костюм и красивый галстук напоминали, скорее, дипломата из тех, кого я не раз снимал в Наркоминделе. Бабель внимательно оглядел меня, поздоровался и продолжал раскладывать на столе какие-то измятые и исписанные листки бумаги. А Марк Бернес всем своим видом показывал мне: замри, весь внимание!