А позже родня рассказала, что меня, родившегося в год Победы, в сравнительно недавно освобожденной Одессе, под продырявленной авиабомбой крышей военного госпиталя — и не где-нибудь, а на Молдаванке, — «крестили» в Черном море и, конечно, назвали в честь Кости-моряка из песни «Шаланды…».
— А может, вы сделаете книгу о Марке? — спросила меня вдова Бернеса. Оказывается, такое издание было заветной мечтой Лилии Михайловны. А вскоре опять повторила просьбу «собрать» книгу. Что ж, наступает и такой момент, когда неожиданная решимость приходит не через разум, ведь с годами, как заметил Пушкин, «мы близимся к началу своему…».
И тогда мне вновь отчетливо стали вспоминаться самые частые «встречи с Бернесом». Сказочное — по контрасту с бедным бытом астраханского подвала — соседство с кинотеатром «Октябрь»: фойе, похожее на райские кущи или, точнее, экзотический дендрарий, где за высокими кокосовыми пальмами, на подиуме, перед киносеансом, входивший в моду джаз-оркестр давал проигрыш бернесовской песни о Бухаресте. А следом — родное, «отцовское» лицо Бернеса глядело на тебя с огромного экрана в целой веренице помногу раз просмотренных тогда фильмов: «Море студеное», «Максимка», «Они были первыми», «Школа мужества». И еще — «Ночной патруль» — с незабываемым Огоньком и его песней об утраченной и вновь обретенной родине.
Времена, когда маленький телевизор в каком-то «красном уголке» казался недосягаемым волшебством, когда на подходе подростковых лет рядом отсутствовало всякое мужское начало, но зато по соседству с домом было — поднимающее душу, дающее толчок к наивным писательским фантазиям — единственно доступное Чудо. То самое, о котором так задушевно, как умел только он, спел Бернес в своей не самой известной, но дорогой мне песне:
Из всех чудес на шумном белом свете
Мне с малых лет запомнилось одно:
Оно стояло на углу Ванцетти
И называлось весело: «КИНО».
Фрегаты надували паруса.
А я сидел и — верил в чудеса…
Подтверждение того, что наше послевоенное безотцовское мальчишеское детство было ограждено именно Бернесом от цинизма, кривых путей и душевной пустоты, я с радостью нашел в одном из сохраненных Бернесом писем. Неведомый, но такой близкий ровесник Геннадий Сабинов из Мурманска написал Марку Наумовичу не только о себе, но и прямо-таки обо мне и о многих: «Ну как Вам объяснить, почему я Вам так пишу… У меня не было отца… Я жил с мамой. Она одна воспитывала меня после войны, у нас в доме не было мужчин, и я, как и все мальчишки, искал себе героя, искал себе идеала, искал сам себе любимого дядю (Вы простите, что я так пишу, но ведь я был тогда маленьким…). И вот он пришел, вернее — не сам он, а его голос, его песня…»