В ресторане «Прага» Каролину знали. Видимо, она здесь часто бывала. Официант поздоровался с ней, как со знакомой, указал удобный отдельный столик и быстро принес заказанное Каролиной: «рожничи» — жареное свиное мясо, посыпанное мелко нарезанным сырым луком, — и бутылку легкого чешского вина.
— Ты, Серьожа, можешь взять себе чешские кнедлики из творога. Очень вкуснятина. Мне жаль, нельзя из-за фигуры, но у нас есть тапер, играет на репетиции, так он всегда берет две порции.
«Это тот курчавый», — подумал Сережа, и ревность заныла в его нутре, мгновенно набрав чрезвычайную силу.
— Что же он играет? — спросил Сережа, чтоб нейтральным вопросом остановить растущую тоску ревности.
— Что играет? О, разное… Чайковский или это… Та, ра-ра, ра-ра, ра-ра… Та, ра-ра, ра-ра, ра-ра… «Цыганский танец» Брамса…
— Ты часто здесь бываешь с этим курчавым? — не выджал Сережа.
— С курчавым? Откуда ты знаешь, что он курчавый!
— Предполагаю.
— Да, действительно курчавый, волосы вьются. Он жид. Ты не пугайся, по-вашему, по-русски, это ругательство, а по-нашему, по-чешски, обычное слово, как чех и русский. У нас в Праге есть жидовское место — еврейский город по-русски, в самом центре… Правда, мертвый, там жиды теперь не живут, там музей. У нас тоже есть антисемиты, но здесь больше. Вы, русские, не любите евреев, я знаю. Мне Вадим рассказывал…
— Вадим — это курчавый?
— Да. Он композитор, музыкант, а работает тапером. Ему не дают дороги, потому что он еврей.
— Отчего же? — все острей чувствуя растущее раздражение против курчавого, сказал Сережа. — Он говорит неправду. У нас много евреев музыкантов и композиторов.
— Это которые приспособились… Мне Вадим рассказывал.
— Он врет! — уже не сдерживая себя, зло, тоскливо сказал Сережа, чувствуя, что Каролина, недавно еще близкая, начала от него ускользать к курчавому, хотя того и не было рядом. — Он врет! — снова зло повторил Сережа.
— О, Серьожа, у тебя ненависть, — она произнесла «ненависть» по-чешски, делая ударение на «а», — у тебя тоже ненависть к евреям…
— Только к одному, — сказал Сережа, — только к этому!
— О, ты ревнивый, как туркмен! У меня есть приятель туркмен. Когда он сердится, у него белки глаз краснеют… Посмотри на меня, Серьожа, посмотри…
— У меня глаза не краснеют. И я не сержусь.
— Нет, сердишься… Посмотри, посмотри… Посмотри! — вдруг приказала она негромко, но властно.
Он подчинился глянул своими темными в ее светло-карие. Надсадно ныло под сердцем, давило и теснило. Он хотел отвести глаза, однако не посмел, подчиняясь властному взгляду Каролины. Меж тем глаза Каролины начали сужаться, морщинки обозначились на коже, подкрашенные ресницы дрогнули.