Принадлежность Новикова к масонству в сложившейся ситуации только сыграла против него. Несмотря на то что масонство в стране отнюдь не было запрещено, идеалы «тайного братства» теперь казались Екатерине подозрительными. Но что более всего ее поразило в обширном докладе Безбородко, который Александр Андреевич, как всегда, детально подготовил и даже съездил для этого в Москву, — это то, что Новиков, по словам графа, оказался необыкновенно, необъяснимо богат. Как верно заметил Безбородко, на издательской деятельности «особливо не разживесси». Екатерина это и сама прекрасно понимала. Тут уж в ее глазах был очевиден государственный заговор, да еще, возможно, с «заграничной финансовой поддержкой». Заговор был направлен, естественно, против нее, «чтобы расшатать трон законной правительницы рассейской». Одна только дармовая раздача Новиковым хлеба тысячам крестьян, ежегодно съезжавшимся для этого в Москву, была совершенно возмутительна!
— Этак они еще научатся и страной сами управлять! — бушевала императрица.
Кто «они», Екатерина не уточняла, но Безбородко это было и так понятно. «Новиковы» да «радищевы», «просветители» да «якобинцы» — за последнее время в угоду государыне эти слова стали его любимыми ругательствами.
Примерно в то время была брошена Екатериной знаменитая фраза, подхваченная и растиражированная затем ее биографами и историками: «Демократия — это чудовище, которое, прикрываясь разговорами о равенстве, только и мечтает о том, чтобы натянуть на себя царскую корону!» Фраза оказалась провидческой, и дальнейший ход Великой французской революции, как, впрочем, и всех последующих революций, это доказал.
В общем, как бы там ни было, но и с Радищевым, и с Новиковым пора было кончать. То, что миллионы, неизвестно откуда взявшиеся у Николая Ивановича — выходца из очень средней дворянской семьи, отходили в государственную казну, изрядно потрепанную войнами и непомерно растущими запросами князя Платона Зубова, которому Екатерина уже ни в чем не могла отказать, было настолько очевидным, что даже не обсуждалось. Это лишь превращало «дело Новикова» в совершенно безнадежный для него процесс. Однако заключение его в Шлиссельбургскую крепость и строгость вынесенного ему приговора потрясли даже самых ярых консерваторов.
Двор притих, выжидая, что будет дальше.