— Благодарю вас, ваше сиятельство. — Резанов повернулся к Зубову, закусив губу. — Я, как уже изволил заметить вашему сиятельству, новичок в городе…
— А, ну-ну… Ну что ж, ступай с Богом…
Зубов как-то странно поглядел на Резанова. Николаю Петровичу даже показалось, что как будто даже с некоторым сожалением.
«Нет-нет, из Петербурга надо убираться… И чем скорей, тем лучше!»
Приняв это решение и скрывшись наконец с глаз Платона, Николай Петрович быстрой походкой, почти бегом, направился обратно к себе, в присутствие.
«Интересно, за сколько служебный экипаж домчит меня до Гатчины? Или, может, верхом?.. Нет, надо в экипаже… Быстрей, Николя, времени у тебя остается немного!»
Глава четвертая
«Принц датский» русского двора
1792 год. Санкт-Петербург
Резанов быстро поднимался по лестнице Гатчинского дворца. Карета имперской канцелярии доставила его сюда за четыре часа. Без каких-либо затруднений Николай Петрович поднялся на третий этаж. Здесь располагался рабочий кабинет его императорского высочества.
Находиться в Царскосельском, как и в Зимнем дворце, в непосредственной близости от матушки, Павел Петрович не любил. Поэтому всеми правдами и неправдами он всегда, при первой же возможности, стремился обратно к себе, в милую Гатчину, туда, где он, создав некое подобие государства в государстве, мог хоть в какой-то степени ощутить себя правителем удела, пусть и чрезвычайно крошечного. Правда, расстраивался он по этому поводу совершенно напрасно, княжества его германских предков порой ненамного превосходили территорию гатчинских владений Павла.
«Ну, так то ж в Европе!» — воскликните вы и будете совершенно правы, ибо на бескрайних просторах Руси Гатчина терялась, превращаясь в какую-то бессмысленную в своем существовании пылинку. Бессмысленный правитель бессмысленной пылинки… Его величество Пыль! И все это на фоне тех грандиозных событий, которыми славились последние десятилетия уходящего века.
«Да уж, незавидное положение», — размышлял про себя Резанов. Однако то, что это были «последние десятилетия» правления Екатерины, точнее, ее последние четыре года, никому еще не дано было знать.
Павел приближался уже к четвертому десятку. Надежду на корону он никогда не терял, однако она давно поостыла и мигрировала в какие-то настолько далекие и сокровенные уголки его души, что порой ему и самому перспектива восшествия на российский престол казалась маловероятной. Матушка была полна энергии, ее кобельки лишь молодели год от года и были уже чуть ли не вдвое моложе его самого!
О, как он ненавидел их всех! И тех, кто есть, и тех, кто был, и тех, кто еще будет, но особо он ненавидел этого, последнего — Зубова! Ненавидел его гораздо больше, чем даже самого одноглазого, царство ему небесное! Хотя поначалу Павлу казалось, что больше, чем Потемкина, ненавидеть человеческую сущность уже невозможно. Ан нет, оказывается, возможно. И за молодость, и за красоту, и за то — и это главное — что они, холопы, правили его страной, его Россией вместо него! Они посмели жить той жизнью, которая по праву, дарованному свыше, была уготована именно ему! И которую его мать узурпировала, лишив отца сначала трона, а потом и жизни! И вот теперь так же лишает престола и его! Изживая его, позволяя этим мерзавцам и извращенцам, вершащим блуд со старухой, поглядывать на него свысока! И на кого?! Принца крови! Боже, ну где же справедливость Твоя? Это же невозможно пережить!