Фудзияма не яма — гора
Над священной и быстрой рекой.
Ямамото — такой генерал,
Харакири — обычай такой.
Фудзияма не яма — гора!
Чио-Чио-сан, если б знала
Джиу-джитсу, дзюдо, карате,
Не случилось бы с ней ничего!
Фудзияма не яма — гора
Над священной и быстрой рекой.
Ямамото — такой генерал,
Харакири — обычай такой
[10].
Это сразу подняло настроение и напомнило о том, что жизнь прекрасна. И это удивительно. Я промучилась еще какое-то время и решила опытным путем выяснить, сколько минут я уже наработала. Прочитала написанное вслух. Получилось что-то около семи минут. Этакий полуфабрикат. Позвонила «японцам» и попросила добавить фактуры. Сам Шеф и его непроницаемый Зам удостоили меня аудиенции. Примерно полчаса они рассказывали мне о принципах работы компании и о ее достижениях, о перспективах развития и сотрудничестве с зарубежными партнерами. Я поблагодарила и откланялась.
Еще две ночи я убила на написание будущего шедевра ораторского искусства. И, как ни странно, мне это начинало нравиться! В общем, куда девать таланты.
Днем я приехала в офис. Это было обычное, ничем не примечательное рабочее помещение: столы, компьютеры, журнальный столик, угловой диван. Но на подоконнике и в углу в напольной вазе красовалась икебана. На стене — развернутый веер с символом Японии — восходящим красным солнцем. Такой вот японский акцент. Комната была выкрашена в светло-бежевый цвет, что зрительно ее немного увеличивало. Стеклопакет глушил шум улицы, все-таки офис был в самом центре города. На столе Ильи — начальника рекламного отдела лежал навороченный ноутбук, «родной», японский. Аккуратными стопками высились бумаги. В углу у двери лежала еще не распечатанная стопка рекламных буклетов.
Следы бессонных ночей читались в моем блуждающем взгляде. Я отдала рукопись Илье.
Илья был типичным яппи[11] — он обожал все новейшее и супермодное. Это касалось и машины, и мобильника, и ноутбука. Оправа очков, костюм, обувь, портфель — все, как с рекламного плаката. Илья не стеснялся демонстрировать свое благополучие. Правда, сравнивая Ганса и Илью, можно было говорить о снобизме последнего. А может быть, Гансу просто незачем было передо мной рисоваться. Но и тот факт, что Илью коллеги за глаза звали Мозоль, говорил о многом. Его пристальный, оценивающий, буравящий взгляд не лучшим образом действовал на собеседника. К его внешнему виду нельзя было придраться, но меня почему-то до спазмов в желудке раздражало сочетание темных, почти черных волос и пронзительно голубых глаз. Было в этом что-то неестественное. С Ильей было трудно общаться из-за отсутствия чувства юмора. Вернее, оно у него было специфическим. Он не реагировал на намеки, на цитаты из фильмов, книг, анекдотов. Иногда так и хотелось сказать: «Смеяться здесь!» Он даже не улыбался — ухмылялся удачной шутке. Я ни разу не видела, чтобы он смеялся искренне, заразительно, как все люди. Мозоль есть Мозоль.