Знал Ярополк, за какой конец взяться,— темное будущее нарисовал Мстиславу. Время ли раздумывать, ежели судьба стучится у ворот?! И не судьба, а бесчестье. Им же господь вложил в руки оружие — не они идут с бранью на дядьев своих, дядья идут на сыновцев. А ежели владимирский и суздальский стол останется за ними, значит, и правда на их стороне,— значит, простятся им все грехи. В случае же неудачи мыкаться молодым князьям по белу свету, просить подаяния, жить изгоями до конца дней своих. Второй раз Михалка на раздел не пойдет. Возьмет себе Владимир и Суздаль, а Переяславль и Ростов отдаст Всеволоду.
Проглотив ком, Мстислав сказал:
— Быть по-твоему, брате.
И снова призвал к себе Ярополк послушную карлицу. Старуха тут же явилась на зов, преданными глазами впилась в лица молодых князей.
— Все ли сделала, старая?— спросил ее Ярополк.— Ходила ли в лес, собрала ли зелья?
— И в лес ходила,и зельюшка собрала,— проквакала мамка.— Зелье в печурке сушится, набирается тайной силы.
— Пусть набирается,— сказал Ярополк.— А мы с братом покуда медку изопьем. Прикажи-ка своим девкам нацедить самого сладкого.
— Нацедим, князь, как велишь.
Старуха улыбнулась, открыв полый рот с единственным зубом-резцом, и, пятясь, скрылась за дверью. Мстислава передернуло.
— Ведьма твоя мамка,— сказал он.— Креста на ней нет.
— Зато крепкой веры. Горло за меня перегрызет. Подыхать будет, а рот разинет, чтобы недруга укусить. Сыщи-ка такого среди любимых гридней. Не сыщешь. Глазами алчными ждут посул. А коли золото в суме не позвякивает, глядят по сторонам: к кому бы переметнуться.
— Что верно, то верно,— согласился Мстислав.
Девки принесли мед, расставили жбаны на льняной скатерти, к меду подали блюда с ромейскими сладостями.
Князья выпили по чаре — полегчало. Налили по второй — совсем осмелели. Стали говорить о задумке своей, не таясь. Да и кого таиться? Себя таиться? Зачем, коли уж на дело этакое решились?!
Думали-гадали: кому вручить свою кривду? Одно знали — человеку верному, но неприметному, чтобы у Михалки, упаси боже, не вызвать подозрений. Сидели, потели, наконец надумали: кому, как не Петряте, московскому огнищанину. Как ни поверни, по всему подходит Петрята, а главное — Кучковичам родня. Кучковичам от Михалки не ждать пощады. Сядет Михалка на стол, расправится с Андреевыми убийцами. А там доберется и до огнищанина.
Допоздна сидели князья, пили мед, а радости не было.
За окнами серело — кончалась ночь, под утро пошел дождь...