В кузне мерцал огонек. Аленка постучала в дверь. Никто не отозвался. Она постучала сильнее. На берегу, за кузней выросла высокая тень:
— Эй, кого бог принес?
— Аленка я, дядя Мокей,— обрадовалась девушка.
— Аленка?!
Мокей быстро спустился по тропинке.
— Аль у меня таилась?
— Не...
— Ну, заходи.
Он приоткрыл дверь. Аленка замешкалась у порога, оглянулась через плечо — в темноту. Мокей догадался:
— Не одна ты?
— Одна, дяденька...
Добродушная улыбка шевельнула черную бороду кузнеца. Он подтолкнул Аленку в кузню, а сам громко сказал:
— Заходи, добрый человек. Не боись.
Никитка вошел, низко поклонился кузнецу, поправил на плече суму.
— А говорила — одна, — ухмыльнулся Мокей. Аленка смутилась.— Ну да ладно, расспрашивать я не мастак. А догадка есть. Заходите, заходите, будете гостями...
В кузне — не в избе. Одна только лавка у Мокея. Аленка с Никиткой покорно сели на лавку. Мокей растолкал спавшего в углу на груде тряпья юноту. Мальчонка приподнялся, протирая заспанные глаза, с удивлением уставился на нежданных гостей. Узнал Аленку — улыбнулся, на Никитку покосился недоверчиво.
— Сходи в погреб, принеси квасу, да хлеба, да мяса,— наказал ему Мокей, а сам сел на наковальню, почесал грязной пятерней в густой бороде. Когда мальчонка вышел, спросил: — Не ко Владимиру ли поспешаете?
Острые, живые глаза придирчиво ощупали Никитку. Наметанно прикинул — по обличью человек свой. А от кого таится? От бояр?..
— Ко Владимиру, дяденька,— кивнула Аленка.— Не с руки мне ноне в деревне оставаться. Одна я теперь.
— Что верно, то верно,— согласился Мокей.— Слышал я, как наказывал боярин старосте: Аленку, сестрицу Давыдки, сыскать и гнать на усадьбу.
— Ой! — испуганно вскрикнула Аленка.
— А братика твово увезли с собой,— продолжал кузнец.
Девушка заплакала, и Мокей вышел покуда из кузни. Когда вернулся, Аленка уже успокоилась. Скоро прибежал юнота со жбаном холодного квасу и с едой, завернутой в холстину.
Сели есть. Молчали. Пока ели, угольки в горне подернулись пеплом, от двери засквозило влажным холодком.
— Ночевать у меня будете? — спросил Мокей,— Али пойдете по темноте?
Хорошо у Мокея в кузне, тепло. После еды разморил сон. Прилечь бы сейчас, отдохнуть. Но Никитка решительно взялся за суму.
— Спасибо за хлеб-соль,— поблагодарил он.— Нам — в дорогу.
Аленка тоже поднялась. За день лицо ее побледнело, осунулось; только голубые глаза, как и прежде, светились глубокими озерами. Но Мокей разглядел печалинку на самом их дне. Тяжело молодой-то, сразу вдруг сиротой осталась. Хорошо, парень с ней рядом, а то хоть в омут головой.