Музыка смолкла. Лука не замечает этого, ее босые ноги, торопясь, скользят по полу. Она не мерзнет, хотя пол совсем холодный; ее колени пружинят, бедра то напрягаются, то расслабляются, то снова напрягаются, она в танце с закрытыми глазами накручивает круги по комнате и чувствует, что может свободно и легко дышать, она, наконец, может дышать.
Она точно знает, что она собирается нарисовать, это легко, это гораздо легче, чем раньше; кисть порхает взад-вперед по холсту, на белом фоне проступают контуры бассейна. Гард — вверху, на десятиметровой вышке. Лука работает без устали; проходят минуты, проходят часы — она не замечает этого; в конце концов вся картина написана, она почти совсем готова. Лука откладывает кисть в сторону, отступает на шаг назад, смотрит, что получилось.
Вот таким она видит Гарда. Таким видит она одиночество в глазах Гарда, когда он забывает спрятаться за усмешкой. Она видит его маленьким мальчиком, стоящим в полном одиночестве на десятиметровой вышке. Готовым к прыжку. Но воды в бассейне нет. Нет воды, которая могла бы принять его. Он это видит, но не может повернуть назад. Лесенка, по которой он поднялся, перекрыта цепочкой. И он не может повернуть назад, потому что Гард не такой. Он не желает признать, что некоторые вещи осуществить трудно, если не невозможно. Он предпочтет броситься вниз с улыбкой на губах. В самом низу, в уголочке, у края бассейна, она рисует себя.
Она проводит ладонью по животу, по шее, по лицу; она действительно здесь, она чувствует свое тело, согретое солнечным светом, она ощущает под пальцами теплую кожу. Руки скользят по волосам; она захватывает длинные пряди, тянет руки выше, выше; и вот она уже стоит, обратив раскрытые ладони к солнцу; в ладонях у нее солнечные панели, она вбирает в себя столько солнца, на сколько только хватает сил. И оно, солнце, вселяет в нее новые силы; она чувствует, как, стоя там, она растет; она чувствует, как расправляется грудная клетка; она втягивает в себя воздух, и ее легкие оказываются необыкновенно большими, они вмещают кубометры кислорода; она чувствует, как отпускает задеревенелую спину, позвоночник распрямляется, и грудная клетка, которая раньше была мертвенно-бледной смирительной рубашкой, туго затянутой ремнями, расправляется. Какая это была долгая, холодная, темная зима в тесной комнате студенческого общежития! А теперь путы ослабли, они падают у ее ног, она пинками откидывает их прочь, грудная клетка расправлена, она дышит! Она дышит, и в воздухе возникает летнее облачко, воздушный шар, храм. Тут твое место, тут твоя жизнь, поют птицы, и она знает, что это правда. Она открыта всему; здесь она может писать, она откуда-то знает, что ей писать, потому что она открыта всему; наконец-то у нее есть место, свое собственное место, где она может вдохнуть полной грудью и безраздельно отдаться тому, что принесет этот воздух, этот вдох. Она стоит, простирая руки к солнцу, она прославляет солнце и тепло, она стоит вот так и всем телом ощущает, кто она такая, и вдруг чей-то голос толкает ее в спину.