— Я останусь на одну минутку.
Закрывая за собой дверь, он услышал ее голос:
— Петр Сергеевич, у меня к вам одна просьба…
На крыльце Андрей огляделся, надеясь увидеть Шелковникова, но тот уже исчез.
Во второй раз уходил Агарин от Козырина, получив вежливый щелчок по носу. Надо копать глубже. Но как? Каким способом и какими средствами? Чем больше думал, тем большей ненавистью проникался к Козырину. Она была пока неясной, до конца неосознанной, но очень сильной. За свою жизнь Андрей не имел врагов, ни о ком из знакомых людей еще не думал с ненавистью и даже не подозревал, что она в нем может быть.
Но какие же они враги с Козыриным, если разобраться? Ведь они должны делать одно дело, жить на одной земле…
Ответа Андрей пока не находил. «Ничего, раскусим, — успокаивал он самого себя, поднимаясь на второй этаж редакции. — Раскусим до конца».
В редакции раздавался бодрый голос Нины Сергеевны:
— Мальчики! Завтра с утра на летучку. Никому не отлучаться. Андрюша, твой рейд я уже поставила в макет на следующую неделю. Сто пятьдесят строк. Подвалом на третьей полосе. Не забудь и напрягись!
Нет, что ни говори, а редакция просто не смогла бы существовать без Нины Сергеевны, жизнь замерла бы и остановилась, если бы не стучали ее каблучки и не слышался ее голос.
Рябушкина в кабинете не было. Андрей поплотнее закрыл дверь и сел за стол.
Он уже заканчивал писать, когда под вечер позвонил Шелковников.
— Андрей Егорыч, ты мою подпись там не ставь. Отказываюсь я. Раз толку нет, и бумагу переводить нечего.
— Подожди, Степан Алексеевич…
— Не ставь мою фамилию! Правды тут не найдешь! К чертям! Не ставь! Людишки мы, от нас ничего не зависит!
Шелковников бросил трубку.
Андрей сквозь зубы выругался, вычеркнул фамилию Шелковникова, а заодно и Зориной. Оставил только свою и понес листки на машинку.
На следующий день его вызвал Савватеев. Статья Андрея лежала у него на столе и была так разрисована, что на ней не осталось живого места.
Савватеев затягивался вечной своей «беломориной», ерошил растопыренной пятерней седую шевелюру и недовольно морщился — то ли от дыма, то ли от плохо написанного материала, который только что выправил, вычеркнув в нем больше половины. Он прекрасно понимал, какие чувства бурлили в Андрее, когда тот писал, и понимал, как эти чувства, перехлестывая через край, взяли верх над фактами незаметно для самого автора. А фактов пока было не густо — недовесы в расфасованных продуктах, подприлавочная торговля да еще плохое санитарное состояние в двух магазинах. Вот их Савватеев и сохранил, остальное, как он сердито называл — дохлую лирику, безжалостно вычеркнул.