Старуха Анруй заставляла этих мертвецов работать на себя, как в цирке. В хороший сезон они приносили ей по сто франков в день.
Наконец мы опять заговорили о наших делах с Маделон. Казалось, ей очень хочется замуж. Она, должно быть, здорово скучала в Тулузе. Там редко представлялся случай встретить парня, который бы так много путешествовал, как Робинзон. Ему было что рассказать! И правду, и не совсем правду. Кстати, он им уже многое рассказал про Америку и тропики. Отлично!
Я тоже был в Америке и в тропиках. Я тоже мог кое-что рассказать. Я намеревался это сделать. Именно путешествуя вместе, мы и подружились с Робинзоном. Фонарь потух. Мы зажигали его раз десять, пока увязывали прошлое с будущим. Она защищала свою грудь, она у нее так чувствительна.
Но все-таки, так как старуха Анруй, позавтракав, могла вернуться с минуты на минуту, нам пришлось выйти на свет божий по крутой, непрочной и неудобной лестнице. Я обратил на нее внимание.
Именно из-за этой лестницы, и такой легкой, и такой предательской, Робинзон редко спускался в подземелье с мумиями. По правде сказать, он чаще всего стоял перед дверью, чтобы зазывать туристов и привыкать к свету, который временами проникал в его глаза.
В это время старуха Анруй распоряжалась внизу. В сущности, она работала при мумиях за двоих. Она уснащала осмотр следующей речью об этих пергаментных мертвецах:
— Они вовсе не отвратительны, месье, медам. Ведь они в течение пятисот лет сохранялись в извести. Наша компания — единственная в мире… Посмотрите, у этого сохранился глаз… совсем сухой… и язык… который стал будто кожаный, а посмотрите на этого большого, в кружевной рубашке…
Робинзон постоянно протестовал, считая, что его обделили.
— Но ведь ты не вносил денег в это дело! — возражал я, чтобы успокоить его и объяснить. — И тебя хорошо кормят. И о тебе заботятся…
Но Робинзон был упрям, как шмель, у него была настоящая мания преследования. Он не хотел ни понять, ни смириться. Я начал избегать этих минут откровенности. Смотрел я на него с его моргающими, еще немного гноящимися на солнце глазами и думал про себя, что в конце концов он вовсе не симпатичен, Робинзон. Есть такие животные: хотя они ни в чем не виноваты, и несчастны, и все прочее, и это отлично знаешь, все-таки сердишься на них. Чего-то им не хватает.
— Могло так случиться, что ты сидел бы в тюрьме… — начинал я сызнова, чтобы заставить его подумать и понять.
— В тюрьме я уже сидел. Там не хуже, чем здесь…
Он мне никогда не говорил о том, что он сидел. Это, должно быть, было до нашей встречи, до войны.