Но теперь все их – брата и сестры – потасовки, взаимные упреки, жалобы родителям в прошлом. У Никиты взрослая жизнь, у Любы – свои девичьи заботы. Они мирно сосуществовали и, к взаимному удовольствию, обменивались: услуга – деньги, деньги – услуга.
Малину испортила бабушка.
Никита собирался выйти из дома:
– Люб? Где моя черная майка и джинсовая рубашка?
– В чистом белье, не глажены.
– Так погладь!
– Пять рублей за майку и десять за рубашку.
– Почему это у нас цены возросли?
– Рубашку гладить в три раза сложнее, чем майку. В стране инфляция. Даже врачам и учителям зарплату повысили. Мне тоже прибавь. И за чистку обуви тоже.
– Крохоборка!
– Не мелочись, братик! Итак, глажка: майка – пятерка, рубашка – чирик, брюки со стрелочками – двадцать рублей, джинсы – пятнадцать. У тебя на джемпере дырочка, могу фигурно заштопать, видно не будет – за тридцатник. Ботинки замшевые…
И тут они услышали бабушкин возглас:
– О ужас!
Бабуля стояла в дверях, заломив руки, смотрела на них как на преступников. Родных, любимых, но бандитов, застигнутых на месте преступления.
– Вы… вы, – заикалась она. – За деньги… брат сестре… Люба Никите… как чужие, как деляги…
– А что такого? – быстро одевался в то, что подвернулась под руку, Никита. – У нас нормальный маленький семейный бизнес.
– Я же немного беру, – оправдывалась Люба, – только сегодня повысила цены.
– Да как вы можете! – шумно вздохнула бабушка.
Полную грудь воздуха набрала. Значит – морали станет читать добрых три часа.
– Опаздываю! – прошмыгнул мимо бабушки Никита.
– Мне к Насте надо, подготовиться к контрольной по химии, – рванула следом Люба.
Бабушка осталась одна, с большим неизрасходованным потенциалом эмоций и нравоучений. Она нервно ходила по квартире, затем решительно сняла трубку телефона и набрала рабочий номер дочери.
– Лиля?
– Да, мама?
– Не знаю, как и сказать. У нас трагедия.
– Что? Дети? – похолодела Лиля, и одновременно ее бросило в жар. – Что с ними?
– Они разложены.
– Как разложены? Где, кем разложены?
– Капитализмом, рыночными отношениями.
– Ничего не понимаю! Скажи мне: они живы, здоровы?
– Только физически.
– Мама! Ты напугала меня до судорог!
– Есть чему пугаться! Никита платит Любе за утюжку его вещей и чистку обуви! – драматическим голосом сообщила бабушка.
Лиля и ее муж догадывались, что Никита небескорыстно подбрасывает Любаше деньги, но большой трагедии в этом не видели. Точнее – у них не выработалась оценка подобным взаимоотношениям. Однако их предыдущий родительский опыт говорил о том, что, чем меньше вмешиваешься, тем больше толку. На сторону сына или дочери становишься – только распаляешь детские склоки. Чохом, обоим, не разбираясь, выдать по первое число – шелковыми становятся. Запрутся в своей комнате, шушукаются, и любовь-дружба возвращается на почве осуждения жестоких родителей.