«Ага, — подумал Митька без малейшего удивления. — Сын королевича Елисея и Спящей Царевны. А еще говорил, что сказок у него нет». Он уже хотел еще раз окликнуть незнакомца, но тот уже втащил лыжи с ящиком в подъезд; в довершение всех разочарований Митька вдруг обнаружил, что помнит только сказочное отчество. А имя забылось. Потом, встречаясь и разговаривая с незнакомцем, он, несомненно, как-то обращался к нему — и вряд ли это могло быть по-деревенски простецкое «Елисеич». Конечно, мальчик называл незнакомца полным именем и отчеством. Но когда Митька очнулся на Большой земле, в госпитальной палате, — имя снова пропало. И безвозвратно. Но обе эти встречи, а также разговор между мальчиками по поводу незнакомца врезались в память.
Вечером, сидя под столом в Митькином «билетаже», мальчики сравнивали свои впечатления. Странно — слова незнакомец говорил одни и те же, но вот зачем-то переодевался. И еще — глаза. Обоим запомнился неестественно яркий их блеск. «Когда глаза так блестеть начинают — через две недели считай можно в простыню обряжать, это мне бабка точно говорила», — заметил Витька. «И сам помрет, и книжки пропадут», — вздохнул Митя.
И на этой фразе четкие воспоминания обрывались. Все, что происходило дальше, было как-то размыто, недостоверно. Вероятно, они пошли-таки к незнакомцу сами и подолгу засиживались у него, потому что дальше в памяти остались какие-то зыбкие гирлянды бесконечных и вроде бы ночных разговоров. Это были не сказки, но уж никак и не правда. Переплетения сумеречных бесед о чем-то чудесном, несбыточном; о чем именно?
Если бы он мог припомнить…
В середине всех этих небылиц вклинилось что-то уж совсем непонятное и необъяснимое. Однажды Витька поднялся к своему товарищу и сообщил ему, что Елисеич умер. Его нашли за три улицы от дома, он вез очередной ящик с книгами, присел отдохнуть — и не встал. Митька отпросился у матери, и они не побежали — тихо побрели туда, где, по слухам, нашли Елисеича.
Они прошли улицу до самого конца и наткнулись на ящик. Он стоял прямо в снегу, снятый с саночек; их четкие двухполозные следы заворачивали обратно, — видимо, саночки уже кому-то понадобились, а вот книги — нет. От того, что они остались в снегу, никому больно не стало.
А может, именно на этих саночках и увезли Елисеича?
Улица была пуста, и мальчики, потоптавшись, пошли прочь — горевать под Митькин стол. Просидели они там до вечера, грея друг друга спинами и почти не разговаривая, потом Митька предложил:
— Книги зря на улице бросили — подобрать бы надо…
И снова обоим припомнилось: «Если пропадут — больно будет».