Когда мы въехали в Камли, дождь уже кончился. В воздухе стоял запах мокрой травы и ночных цветов; светила луна, холодная и далекая, как крик совы.
— Бог умер! — внезапно заорал Рой. И тотчас снова захныкал.— Там было двое офицеров. Я только сейчас вспомнил. Я ведь не того ударил, Господи прости!
— Последняя стадия,— заметил Чарлз.— Слезливое раскаяние.
— Я не хочу показаться назойливым,— сказал я,— но почему ты ударил его?
— У него был Военный крест,— ответил Рой.
— А у тебя белая горячка,— сказал я.— Зачем надо было избивать бедного парня? Тебе же не дадут медали за то, что ты расквасил ему нос.
— Нет, вы только посмотрите на него! — воскликнул Чарлз.— Настоящий шизофреник, стоит ему выпить. Злится из-за того, что заслуживал медали, а его обошли,— так по крайней мере ему кажется. Если уж на то пошло, так бить этого парня по морде надо было мне. Ведь я в свое время укокошил по меньшей мере сорок япошек, не считая ту образину, которую сбил в Калькутте. А какую благодарность я за это получил? Никакой. Кто-нибудь признал мою верность долгу, мое презрение к опасности? Никто. Ну и что же, я горюю по этому поводу? Ничуть. Только радуюсь, что сдохли сорок япошек, а не я.
— Ты не понимаешь,— сказал Рой.— Я был сержантом. Я не знаю, что сделал этот капитан, но если бы я сделал то же, они бы не дали мне Военного креста. Я получил бы медаль.
— Потому что существуют разные сорта храбрости,— сказал Чарлз.— Одна — сержантская, а другая — офицерская. И не ломай себе над этим голову, сержант.
— Слишком он из-за этого волнуется,— заметил я.
— Уж лучше так, чем совсем не волноваться,— икнув, сказал Чарлз.— Неважно, что волнует нашего друга, и неважно, что его поступок был глупым мальчишеством, даже если бы он и ударил того, кого надо. Важно то, что он увидел несправедливость и не остался к ней равнодушен.
Тут машину снова занесло — мы как раз поворачивали на дорожку, ведущую к нашему коттеджу,— и я был слишком занят, чтобы ему ответить. Когда мы подъехали к крыльцу, Рой уже спал мертвым сном; мы расстегнули ему воротничок и уложили на диване в гостиной, и тогда Чарлз возобновил свою атаку.
— Хочешь ужинать? — спросил он.
— Я ложусь спать. Подо мной пол ходуном ходит.
— Лучше съешь чего-нибудь, а то еще у тебя начнется алкогольное отравление.
Он прошел на кухню, дважды чуть не упал, споткнувшись о собственную ногу, и поразительно быстро вернулся, неся чайник и тарелку с сэндвичами из консервированного мяса.
Он придвинул стул, сел на него верхом и уставился на меня.
— Ты не женишься на Элис,— сказал он и откусил большой кусок от своего сэндвича.— Хоть я и очень признателен ей за то, что она оставила нам всю эту чудесную еду.