Путь наверх (Брэйн) - страница 164

Я только что кончил обставлять дом на шоссе Сент-Клэр и отправился на городской бал в новом «райли», где рядом со мной сидела Сьюзен, такая хорошенькая в пунцовом платье, что всем мужчинам на балу предстояло сгорать от любви к ней и зависти ко мне, когда в комнату вошел Тедди Сомс.

— Я слышал, что вы завтракали с Брауном в среду,— заметил он.— Покидаете нас ради сочных пастбищ частного предпринимательства?

— Возможно.

— Порекомендуйте меня, ладно? Я могу подделать статью расхода не хуже всякого другого.

— Всем своим умением подделывать счета я обязан мистеру Эдварду Сомсу, старшему бухгалтеру муниципалитета в Уорли. Такая рекомендация вас устраивает?

— Чего же лучше! Ну, Лэмптон, пока вы еще не ушли, мы заставим вас поработать за наши денежки: извольте просмотреть эти счета!

Он хотел сказать последние слова с притворной строгостью, но в них прозвучала злость. Я ухмыльнулся и поправил упавшую на лоб прядь.

— Слушаю, хозяин. Сию минуту.

Он подал мне кипу счетов и сигарету.

— Жду взамен коробку гаванских сигар.— Вдруг он нахмурился.— Вас, кажется, нисколько не трогает судьба Элис Эйсгилл,— заметил он.— Или вы ничего не знаете?

— А что с ней?

— Она умерла.

«Боже милосердный,— подумал я,— она наложила на себя руки и оставила записку, обвиняя меня во всем. Это конец. Это бесповоротный конец всех моих надежд». Глаза у Тедди были светло-голубые, словно выцветшие; сейчас они неумолимо впивались в мое лицо.

— Вы ведь были с ней хорошо знакомы, правда?

— Очень,— сказал я.— А как она умерла?

— Разбила машину о стену на вересковой пустоши. Она весь вечер пила в «Кларенсе» и в «Сент-Клэре». В «Сент-Клэре» ей даже отказались подать еще.

— И тем не менее хозяин позволил ей сесть за руль и уехать одной,— сказал я.— А деньги за вино брать не постеснялся — вот она и разбилась.— Едва ли было справедливо винить старика Берта, но я просто должен был что-то сказать.

— Она гнала с бешеной скоростью,— заметил Тедди.— Говорят, что автомобиль сплющило вот так,— он загнул пальцы,— и по всей дороге тянулся кровавый след. Ее нашли только сегодня утром.

— Где же именно это случилось?

— На проселке Корби. Ну, там, к северу от города, за Воробьиным холмом. Такая глушь, где никто не бывает. Не понимаю, что ей там понадобилось, да еще ночью!

— Я тоже,— сказал я. Но я-то знал. Я мог представить себе все, что произошло с Элис после того, как мы расстались. Она пробыла еще некоторое время в квартире Элспет — ровно столько, сколько требуется, чтобы выпить две двойных порции джина. И тогда все вещи в комнате — маленькие позолоченные часы, дрезденские пастушки и итальянские пастушки, фотографии умерших и забытых знаменитостей, салфеточки, золоченые стулья, яркие ситцевые занавески, стакан, из которого я пил,— все вдруг ополчилось на нее; обыденные пустяки по отдельности, но страшные вместе, как маленькие южноамериканские рыбки, которые за пять минут обгладывают пловца до костей. Тогда она выбежала на улицу и кинулась в свой «фиат», но, очутившись в Уорли (она не помнила, как попала туда, и поняла, где находится, только когда обнаружила, что стоит у светофора на Рыночной улице, повторяя мое имя), она не знала, что делать с собой дальше. Она свернула на шоссе Сент-Клэр с намерением ехать домой. Под домом подразумевалось нечто абстрактное — отец, мать, тихая пристань, нежные поцелуи, горячее молоко, яркое пламя в камине и следующее утро, когда исчезнут даже воспоминания о горе и тревогах. Но, проезжая мимо Орлиного шоссе (там живет Джо), она вдруг очнулась. «Домой» означало дом, где она живет с мужем, которого не любит; ее ждет там электрический камин и холодное безразличие Джорджа, и она слишком стара для горячего молока, и нежных поцелуев не будет, даже если бы ей были нужны его поцелуи, и завтра будет еще хуже, чем сегодня. Она развернулась у перекрестка Колдер или Уиндхем и направилась в «Кларенс». По всей вероятности, она сидела в малом зале, где ей не грозила встреча со знакомыми,— «Служители Мельпомены» предпочитали большой зал. Если бы она нуждалась в обществе, если бы она сумела убедить себя, что хотя я ее бросил — ей все равно, она всегда могла перейти из малого зала в большой, вернуться в поток жизни и вновь обрести пусть не радость, то по крайней мере душевное равновесие и покой. Когда она в четверть десятого услышала доносившиеся из большого зала знакомые голоса, она поняла, что ей не хочется видеть тех, кто знает ее или знает меня. Она ушла из ресторана через черный ход. К джину, который она выпила у Элспет, должно быть, уже добавилось еще три или четыре двойных порции. Она по-прежнему не хотела ехать домой. Оставался только «Сент-Клэр». Джин закатал рукава и взялся за нее: «Ты должна выбросить его из своей памяти,— говорил он.— Стереть, изгладить, выжечь. Ты часто бывала с ним в „Сент-Клэре“? Прекрасно, вот теперь пойди туда и сядь там, где ты сидела с ним. Плюнь ему в глаза…» Или, быть может, она поехала туда, чтобы вспомнить светлое счастье, которое мы делили там в тот вечер, когда я был почти на год моложе и на целых десять лет чище? Она призвала на помощь еще несколько порций джина, чтобы создать иллюзию, к которой стремилась, а потом принялась петь или ругаться, или упала лицом на руки, а быть может, проделала и то, и другое, и третье, и Берт, который тщательно оберегает репутацию своего заведения, уговорил ее уйти. Она снова поехала по шоссе Сент-Клэр, потом свернула на узкую дорогу к Воробьиному холму, но она не смогла отделаться от моего присутствия, хоть и остановилась у старого кирпичного завода. И по-прежнему она не в силах была вернуться домой. Если сильнее нажать на педаль газа, может быть, ей удастся оторваться от себя,— теперь я сидел в машине с ней рядом, и она приближалась к тому двойному повороту, который только гоночная машина может пройти со скоростью свыше двадцати миль…