— Я прошел его испытание.
— Такое, что и твоя дочь?
«Итак, он услышал, что они вернулись», — это означало, что кто-то из Рыбословш докладывают ему обо всем происходящем… если только Бог-Император не вызывал этого Данкана… «Нет, до меня бы это дошло».
— Испытание всякий раз другое, — сказал Монео. — Мне пришлось блуждать в одиночестве по пещерному лабиринту, не имея при себе ничего, кроме мешка с провизией и склянки с эссенцией спайса.
— И что же ты выбрал?
— Что? О… если ты пройдешь испытание, то узнаешь.
— Это — тот Лито, которого я не знаю, — продолжил Айдахо.
— Разве я тебе этого не говорил?
— Это — тот Лито, которого ты не знаешь. — сказал Айдахо.
— Потому что он самый одинокий из всех, кого когда-либо видело наше мироздание, — сказал Монео.
— Не играй на моих чувствах, пытаясь расшевелить во мне сострадание, — сказал Айдахо.
— Игра на чувствах, да. Это очень хорошо, — кивнул Монео. — Чувства Бога-Императора — как река: плавная, когда ничто ей не препятствует, но бешеная, бурливая и пенистая при малейшем намеке на затор — не следует ему препятствовать.
Айдахо оглядел ярко освещенную комнату, посмотрел наружу во тьму, и подумал об укрощенном течении реки АЙДАХО, текущей где-то там за окнами. Опять обратив взгляд на Монео, он спросил:
— Что ты знаешь о реках?
— В моей юности я путешествовал по поручениям Лито. Я даже доверял свою жизнь плавучей скорлупке суденышка, плыл на нем сперва по реке, а затем по морю, где ни с одной стороны не видно берега, когда его пересекаешь.
Произнося это, Монео подумал, что зацепил ненароком ключик к глубокой правде Владыки Лито. Эта мысль погрузила Монео в тягучие воспоминания о той далекой планете, на которой он пересекал море от одного берега до другого. Тогда, в первый вечер их плавания, обрушился шторм и где-то в глубине корабля слышалось постоянное раздражающее тук-тук-тук работающих двигателей. Он стоял на палубе вместе с капитаном. Его ум был сосредоточен на стуке двигателя, уходящем и возвращающемся, вместе с закипающими горами зелено-черной воды, снова и снова падающей и встающей вокруг, на ухающем вниз, в провал волн, корабле. Каждый раз сокрушающий удар кулака. Безумное движение, тряска, от которой мутило… вверх… вверх-вниз! Его легкие ныли от подавленного страха. Резкие перепады корабля — и море, старающееся их потопить — дикие взрывные накаты водных масс, час за часом, белые волдыри воды, растекающейся по палубе, затем одно море, другое море и следующее, и другое…
Вот где был ключик к пониманию Бога-Императора.
«Он одновременно и шторм, и корабль».