— Ты живешь там, где соединены страх перед бытием и любовь к бытию, все в одном человеке, — сказала она.
Он мог только сощуриться.
— Ты — мистик, — сказала она, — мягок к самому себе только потому, что, пребывая в самом центре нашего мироздания, смотришь вовне так, как другие смотреть не могут Ты страшишься приобщиться к этому, и все же, больше всего другого, ты этого хочешь.
— Что ты увидела? — прошептал он.
— У меня нет ни внутреннего зрения, ни внутренних голосов, ответила она. — Но я увидела моего Владыку Лито, чью душу я люблю, и знаю теперь то единственное, что Ты воистину понимаешь.
Он оторвал от нее взгляд, страшась того, что он может сказать. Дрожь его рук передавалась всему его переднему сегменту.
— Любовь — вот то, что Ты понимаешь, — продолжала она. — Любовь, и в этом все.
Его руки перестали дрожать, по обеим его щекам скатилось по слезе. Когда слезы соприкоснулись с его оболочкой, вырвались тонкие струйки голубого дыма. Он ощутил жжение и был благодарен боли.
— У Тебя есть вера в жизнь, — произнесла Хви. — Я знаю, мужество любить может существовать только при такой вере.
Она протянула левую руку и смахнула слезы с его щек. Его удивило, что оболочка не закрыла рефлекторно его лица, предотвращая прикосновение, как это обычно бывало.
— А ты знаешь, — спросил он, — что с тех пор, как я стал таким, ты — первый человек, касающийся моих щек?
— Но я знаю, кто Ты есть и чем Ты был, — сказала она.
— Чем я был… Ах, Хви. От того, чем я был осталось лишь это лицо, а все остальное потеряно в тенях памяти… сокрыто исчезло.
— От меня не сокрыто, любимый.
Он поглядел прямо на нее, не боясь больше смотреть ей глаза в глаза.
— Неужели икшианцы понимают, что они создали, сделав тебя?
— Уверяю тебя, Лито, любовь души моей, — не понимают. Ты первый человек, единственный человек, которому я когда-либо доверялась до конца.
— Тогда я не буду скорбеть по тому, что могло бы быть, — сказал он. — Да, любовь моя, я разделяю с тобой мою душу.
Думайте о ней, как о пластической памяти, о той силе внутри вас, что движет вами и вашими сородичами по направлению к племенным формам. Пластическая память ищет возвращения к своей древней форме, к племенному обществу. Она всюду вокруг вассальный лен, епархия, корпорация, взвод, спортивный клуб, танцевальная группа, ячейка мятежников, планирующий совет, группа молящихся… везде в этом — свой владелец и слуга, хозяин и паразит. И полчища отчуждающих устройств (включая и сами слова!) в конце концов завербовываются в качестве доводов за возвращение к «тем лучшим временам». Я отчаиваюсь при обучении вас иным путям. Ваши квадранты, и они сопротивляются окружностям.