— Конечно, все выверено, предусмотрено, рассчитано, — они работают над этим уже десять лет. Спокойствие Чем-берта и уверенность Горянского передавались отчасти и ей, а все же страшно: а вдруг — ошибка, а вдруг — неудача?!..
Может быть, когда-нибудь люди и будут лететь безопасно на планеты, как сейчас они летают по воздуху, но только первые авиаторы ведь разбились насмерть!
— А это ведь первый прыжок с земли в космические пространства.
— Страшно!
— А вдруг — гибель?
— Что ж? — Тогда погибнуть вместе с ним!
— Нет, нельзя, нельзя отпускать одного Володю!
Она опустила глаза и сказала робко, не глядя на Горянского:
— «Володик, возьми меня с собой! — Можно?»
— «Это — мужское дело, детка!» — улыбнулся Горянский.
— «Володик, я не буду мешать! — Я тоже что-нибудь буду делать… Я спрячусь в углу, я — маленькая…
— Володя, мне страшно, я боюсь отпустить тебя одного!..»
Горянский собирался рассердиться, но, взглянув в ее глаза, которые теперь широко открытые смотрели на него, полные просьбы и ласки, — смягчился:
— «Милая, как она меня любит!» — подумал он и сказал:
— «Ну, что ж? Если не боишься, — молодец!
— Хорошо, — едем вместе!»
— «С тобой я ничего не боюсь!..» — подошла к нему близко Елена.
Чемберт ушел; в эллинге были только они двое; Горянский крепко поцеловал Елену.
— «Мистер Горянский! — Мистрис Елена! — донесся к ним заливающийся голосок Мукса и почти тотчас же появилась его ослепительная черная физиономия. — Идите обедать, суп простынет! — Мистер Чемберт послал за вами!»
Горянский и Елена отправились обедать, предводительствуемые Муксом.
Горянский стоял у открытого окна; вечерняя свежесть вливалась в комнату и целовала в губы…
Елена заснула у себя.
Горянский один любовался необозримым ночным небом; как громадный кусок темно синего хрусталя, усеянного золотыми блестками звезд, загромождало оно высь — далекое и недосягаемое…
Млечный путь, тонкий, прозрачный и серебристый неуловимо мерцал в бездонной высоте, тая зародыши новой космической жизни…
Небо, беременное солнцами, раскидывалось перед Горянским, как зовущая темноволосая женщина и, казалось, говорило ему:
— «Иди!..»
— «Я приду, — думал Горянский, — я возьму тебя, моя космическая любовница!»
Луны не было видно — она боялась показаться на глаза смельчака, полетом мысли и творчества дерзавшего оскорблять ее целомудрие.
— «Завтра я буду там! — шептал Горянский, — завтра… завтра…» — Он опустил взгляд вниз.
Башни радио легко возвышались во мраке; в домиках рабочих не было огней — все очевидно, уже спали…
Массивные формы «Победителя», освещенные электричеством, вздымались недалеко от окна вправо.