— Я веду расследование по этому делу. Мне хотелось бы еще раз осмотреть место.
Полицейский впустил его, и Ливайн стал внимательно перебирать личные вещи Грубера. Наконец на дне ящика кухонного стола он нашел пять записных книжек. Четыре были полностью исписаны четким и- аккуратным почерком, а пятая оказалась исписанной лишь наполовину. Ливайн отнес блокноты на карточный столик, отодвинул пишущую машинку, сел и начал их бегло перелистывать.
Он нашел то, что искал, в середине третьего блокнота. Описание Ларри Перкинса, сделанное человеком, только что убитым Перкинсом. Описание, или, скорее, исследование характера, занимавшее четыре страницы, начиналось с внешнего портрета и переходило к обсуждению личности Перкинса. Ливайн обратил особое внимание на последнюю часть этой записи: «Ларри не хочет писать, он хочет быть писателем, а это разные вещи. Он жаждет романтического ореола, славы и денег и думает, что добьется этого, став писателем. Вот почему он поверхностно занимался театром, живописью и всеми другими так называемыми изящными искусствами. Передо мной и Ларри стоит одна и та же преграда: ни один из нас не может сказать что-то особенное, заслуживающее внимания. Разница между нами в том, что я стараюсь найти, что сказать, а Ларри хочет выехать лишь на одной бойкости. Однажды он поймет, что потерпел поражение на этом пути. И этот день будет для него роковым».
Ливайн закрыл блокнот, взял последний, тот, что был не до конца исписан, и перелистал его. Одно слово в этом блокноте привлекло его внимание: «Нигилизм». Грубер явно ненавидел это слово и в то же время боялся его. «Нигилизм — это смерть, — было написано на одной странице. — Это вера в то, что убеждений не существует, что нет задачи, стоящей того, чтобы тратить на нее время. Может ли писатель так считать? Литература — это положительное действие. Как же можно ее использовать во имя отрицательных целей? Выражение нигилизма есть смерть. Если я не могу сказать ничего Обнадеживающего, я вообще не должен говорить».
Ливайн положил записные книжки обратно в ящик кухонного стола, поблагодарил полицейского и пошел к машине. Он надеялся, что заполнит пробелы в характеристике Перкинса с помощью записных книжек Грубера, но, по-видимому, определить личность Перкинса представлялось Груберу таким же трудным делом, как сейчас Ливайну. Он узнал многое о покойном: тот был искренним, сильно чувствующим, требовательным к себе, насколько к этому способен молодой человек, и все же Перкинс все еще оставался для него загадкой. «Бойкость», — так сказал Грубер. Но что скрывалось за этой бойкостью? Способность убить, а потом признаться? Или что-то еще?