— Но у вас же есть влияние в газете, Дан, — сказал Ливайн. — Может, вы, по крайней мере, дадите телеграфное сообщение об этом случае.
— Ни шанса на миллион. Таких преступлений в Нью-Йорке каждый год сотни. Очень жаль, Эйб, хотелось бы сделать для вас что-нибудь, но ничего не получится.
Ливайн вздохнул.
— О’кей, Дан, — произнес он. — Раз вы так говорите.
— Еще раз простите. — Рикко улыбнулся Перкинсу.
Ты уж извини, парень. Вот если бы ты прирезал певичку или что-нибудь в этом роде…
Когда Рикко ушел, Ливайн мельком взглянул на Кроули, который усердно дергал себя за мочку уха и выглядел весьма озадаченным. Ливайн сел лицом к Перкинсу:
— Ну?
— Дайте мне минуту, — огрызнулся Перкинс. — Я хочу подумать.
— Я был прав, не так ли? — спросил Ливайн. — Вы хотели сгореть в пламени славы?
— Верно, верно! Эл выбрал свой путь, а я свои. Какая разница?
— Никакой разницы, — сказал Ливайн. Он устало поднялся и направился к двери. — Я отошлю вас обратно в камеру.
— Послушайте, — сказал вдруг Перкинс. — Знаете ли, я не убивал его. Понимаете, он покончил жизнь самоубийством.
Ливайн открыл дверь и направился к двум полицейским, ожидавшим в коридоре.
— Подождите! — В голосе Перкинса звучало отчаяние.
— Знаю, знаю, — сказал Ливайн. — Грубер действительно сам покончил с собой, и я предполагаю, что вы сожгли записку, которую он оставил.
— Вы меня осуждаете за это?
— Плохо твое дело, парень.
Перкинс не хотел уходить. Ливайн с невозмутимым видом наблюдал, как его уводили, затем позволил себе расслабиться. Он опустился на стул и стал задумчиво рассматривать вены на руках.
Кроули прервал молчание:
— Что все это значит, Эйб?
— Только то, что ты слышал.
— Грубер — самоубийца?
— Они оба.
— Что лее мы будем теперь делать?
— Ничего. Мы провели расследование, получили признание, произвели арест. Теперь все сделано.
— Но…
— Но черт возьми! — Ливайн свирепо посмотрел на своего коллегу. — Этот маленький обман преследовал определенные цели, Джек. Он хотел признаться в преступлении и заработать электрический стул. Он сам выбрал себе судьбу. Это был его выбор. Я не торопил его: он сам выбрал свой собственный конец. И получит то, чего хотел.
— Но послушай, Эйб…
— Не хочу ничего слушать!
— Дай мне сказать хоть слово.
Ливайн вдруг вскочил, и все, что так долго накапливалось у него внутри, вырвалось наружу: и негодование, и ярость, и разочарование.
Черт возьми! Ты этого еще не понимаешь. У тебя в запасе еще лет шесть-семь. Ты не знаешь, что — значит каждый раз, проснувшись утром в постели, лежать, вслушиваться в неровное биение своего сердца и со страхом ожидать смерти! Ты не знаешь, что значит чувствовать, как твое тело начинает умирать. Оно становится старым и умирает, и все летит к чертовой матери!