— Сюда, пожалуйста. — Он откинул занавеску и пропустил меня вперед.
Мама лежала на каталке, в окружении приборов и трубок.
— Мама! — вырвалось у меня.
За спиной пискнул пейджер Джонатана Лэмба.
— Я… я через минуту вернусь, и мы продолжим разговор. Присядьте.
Я приподняла тяжелую горячую мамину руку, прикрытую простыней. На маме был больничный халат. Нужно будет принести ночную рубашку, подумала я, — халат был явно мал.
— Мама?
Я сжала ее пальцы, но ответа не последовало.
Казалось, я целую вечность стояла, держа ее за руку. От сгорбленной позы заболела спина, и, лишь когда боль стала невыносимой, я отпустила мамину руку и села на стул рядом с каталкой. Я попыталась придвинуть каталку ближе, но та оказалась слишком тяжелой. Найдя в сумочке платок, я вытерла глаза и высморкалась, не в силах поверить в случившееся. Казалось, будто этого не может быть.
На стене, у меня над головой, висели часы, и я, повернувшись, глядела, как проходят минуты. Был почти час ночи. Я решила, что в половине второго пойду и найду кого-нибудь.
В двадцать минут второго я встала и потянулась. Занавеска тут же вздрогнула — вернулся Джонатан Лэмб, на этот раз с медсестрой, которая тепло и сочувственно мне улыбнулась.
— Здравствуйте, — сказала она.
— Прошу прощения, что задержался, — извинился доктор. — Присядьте.
Я подчинилась, и он снова скрылся, вернувшись мгновение спустя с двумя складными пластиковыми стульями. Он разложил их, шумно скрипя по линолеуму, и сел. Медсестра тоже села. Все это странным образом напоминало некое интервью.
Взглянув на бумаги в картонной папке, он заговорил. Я услышала первые слова: «Боюсь, у меня для вас плохие новости…» — и больше уже ничего не слышала. Инсульт — хотя он назвал его как-то иначе, кажется, нарушение мозгового кровообращения. Казалось, будто это какая-то ошибка, словно кто-то из нас может этому помешать. Сидеть здесь мне пришлось потому, что они ждали результатов анализа.
— Она болела воспалением легких?
— Что? Ах да, уже довольно давно. Лечилась антибиотиками.
— Это довольно распространенный случай. Мне очень жаль.
Вероятно, я не расслышала, говорил ли он, что будет с ней дальше.
— Ей станет лучше? Вы ведь об этом начали?
— Нет, боюсь, лучше ей не станет. Единственное, что мы можем, — обеспечить ей надлежащий уход.
Я уставилась на него, потом на медсестру.
— Аннабель, я могу кому-нибудь позвонить? Кому-нибудь, кто бы побыл с вами?
— Нет, — ответила я.
Доктор явно боролся с неловкостью. Интересно, подумала я, как часто ему приходится сообщать дурные известия родственникам?