Человеческая комедия. Вот пришел, вот ушел сам знаешь кто. Приключения Весли Джексона (Сароян) - страница 116

— Помоги мне, пожалуйста, встать, — сказал солдат. — И пойдем в дом.

Гомер Маколей наклонился к Тоби Джорджу — к сироте, который наконец-то нашел свой дом; солдат оперся о его плечи и медленно поднялся на ноги.

И тогда Гомер сказал громко, но уже без печали:

— Мама! Бесс! Мэри! Сыграйте-ка нам что-нибудь! Ведь солдат вернулся домой. Скажите ему — добро пожаловать!

Заиграла музыка.

— Дай мне здесь немножко постоять, — попросил солдат.

Гомер Маколей и Тоби Джордж, улыбаясь, слушали музыку. У солдата сладко ныло сердце, а в душе рассыльного родилось какое-то новое чувство покоя.

Мэри Арена запела, а из дому вышел Улисс Маколей и взял солдата за руку. Когда песня кончилась, миссис Маколей, Бесс и Мэри подошли к отворенной двери. Мать смотрела на своих сыновей. Их было только двое, и они стояли рядом с незнакомцем, знавшим того ее сына, который был уже мертв. Она улыбнулась солдату. Она улыбнулась ему — ведь он сам теперь стал ей сыном. Она улыбнулась так, словно это был Маркус. И солдат, взяв за руки своих братьев, шагнул к двери, к свету, к теплу родного очага.

— Ты со всеми в разладе, — сказал один враль, — с самим собой, с семьей, с приятелем, со страной, с миром, со временем и с культурой.

Я в согласии с богом, хотя не верю россказням о нем и признаю только бога непостижимого, недосягаемого, вездесущего и ко всему безразличного.

Я невероятно мудр и чудовищно невежествен. Вдобавок я глуп как бревно.

У меня омерзительные манеры, а если копнуть глубже — там тоже мерзость.

Я сую нос всюду и поэтому по существу ни во что не вникаю.

Я отчаянно стараюсь быть честным и каждый день убеждаюсь, что напрасно было стараться.

Когда я стараюсь понять, зачем я живу, какое назначение у моей жизни, я либо сбиваюсь на легкомысленный и глумливый тон, либо гляжу в глаза суровой правде, которая недалека от жалкого отчаяния.

Назначение моей жизни в том, чтобы подольше оттянуть смерть.

Это легкомысленное заключение.

Никакого назначения у моей жизни нет и быть не может. Это суровая правда.

Не впадая в эти крайности, я бреду по жизни, не ведая толком, куда иду и зачем. Утешить мне себя особенно нечем, а других утешений, кроме себя самого, мне не дано, разве что улицы, облака, солнце, лица и голоса детей и стариков — вообще лики красоты, невинности, истины и одиночества.

Среди современников я не вижу равного себе — и в то же время сознаю, что я ничтожество, козыряю своим ничтожеством либо скромно помалкиваю, радуясь, что хоть как-то еще живу.